• Текст: Юлия Яковлева
  • N 68/82

Любовь к невозможному

Арт-директор и шеф-фотограф Журнала Учёта Вечных Ценностей «Адреса Петербурга» Юрий Молодковец со своей камерой в репетиционных залах Михайловского театра, где репетируют не что-нибудь, а «Ромео и Джульетту» испанского хореографа Начо Дуато.

Причём Дуато — один из немногих ныне живущих хореографов-гениев — в театре отнюдь не гость, не «приглашённая звезда», не гастролёр. Он — глава балетной труппы. Его приглашение в Россию (а главное, согласие приехать) стало сенсацией. 

Последний раз иностранный хореограф стоял у руля русской труппы ещё до 1917 революционного года, в Мариинском театре, и звали героя Мариус Петипа, то бишь Мариус Иванович, как окрестили его русские подчинённые и начальники. Начо Иванович Дуато проработал в России, правда, два года, а не полвека с лишним, как Петипа, но и этого хватило, чтобы доказать: советский XX век для петербургского балета кончился навсегда, и наступил XXI. Так что теперь, когда Дуато переместился в более привычный ему контекст Берлинского балета, фотографии Молодковца стали ещё и омажем прекрасной храбрости русского балета новейшего времени.

22_14C1624.jpg

Общеизвестно, что балет снимать трудно, и фотографов подстерегают две ловушки: грубо говоря, пот и розы. Испокон веков балет ошеломляет новичков и гостей контрастом между тем, как он выглядит из зрительного зала и изнутри. Вот только что порхала по сцене невесомая юная фея, а через десять секунд за кулисами тяжело отдувается мокрая, иссушенная лошадь с выпирающими жилами. Большинство фотографов здесь и погибает. Их заворожённая камера намертво прилипает к стоптанным атласным пуантам, растянутым свитерам, искривлённым ранним артритом стопам, размазанному гриму, тёмным пятнам пота. Или, как в меду, вязнет во всех этих кукольных силуэтах, фальшивых бриллиантах, дымке юбок, туфельках цвета пастилы, огромных накладных ресницах, ложной загадочности театрального освещения и полумрака кулис. Справедливости ради следует сказать, что этих ловушек не избегают даже мастера, и это вовсе не означает плохие снимки. Они не плохи, нет; просто они — не совсем правдивы. Вернее, марципановые куколки-балетницы и экспрессивные примадонны или потные труженники танца — это ещё не вся правда о балете. А Юрию Молодковцу удалось в своих фотографиях рассказать про балет именно что главное.

22_14C1966Variant-1.jpg

Балет — неуловим. Летуч. Он существует только в тот момент времени, когда его непосредственно исполняют. И испаряется в тот же миг. Навсегда. Закрылся занавес — и его больше нет. И никогда не будет. Будет какой-то другой. Вот почему букеты балерине по окончании спектакля сильно смахивают на кладбищенские венки. От искусства танцовщиков не остаётся ничего, кроме вороха газетных рецензий, восторженных воспоминаний современников да кино- или видеосъёмок, трагически устаревающих со временем. И фотографий. У балета гигантский фотоархив, украшенный блистательными именами по обе стороны камеры. Своё начало он, собственно, ведёт от изобретения фотографии, когда долгая выдержка обязывала балерин стоять на пуантах, облокотившись на какую-нибудь смешную колонну в викторианском вкусе. С тех пор фотография перебрала все мыслимые поводы и ракурсы. Балерина с собачкой. Балерина в классе. Балерина на сцене. Меняет туфли. Деловито топает носком в ящике с канифолью, чтобы не скользить. Застёгивает пачку. Танцует Лебедя. Репетирует (тут же сняты и хореограф, и рояль). Или просто показывает объективу свою легендарную шею, как на знаменитых фотографиях Плисецкой, сделанных Ричардом Аведоном.

22_14C1995-Variant-1.jpg
22_14C3421.jpg
22_14C3066.jpg

Юрий Молодковец не снимает ни балерин, ни туфли, ни рояль, ни гамаши, ни зеркало, ни хореографа, хотя на его фотографиях всё это есть, ведь запечатлены репетиции конкретного балета в самом что ни на есть конкретном театре. Он снимает именно что «смерть за работой». Или, если угодно, «жизнь за работой». Его фотографии — как раз о той самой невыносимой летучести балета вообще. Зыбкие силуэты, бесконечное движение, трагическая особенность балета жить мгновением ока. Одной-единственной секундой, за которой просвечивают те, прошлые, и другие, будущие. Одним-единственным мигом. Во времени, которое невозможно ни восстановить, ни остановить, ни утратить, ни обрести. 

22_14C3495.jpg


Оставить комментарий

Для того,чтобы оставлять комментарии, Вам необходимо Зарегистрироваться или Войти в свою комнату читателя.