Александр Грин под ружьём

«Искатель приключений или что-то ещё…»

Одной из таких знакомых была Екатерина Ивановна Студенцова, сестра Николая Студенцова, с которым Александр Гриневский жил в ссылке в Пинеге под Архангельском в 1910–1911 годах. По воспоминаниям Екатерины Ивановны, у брата с Грином были «большие точки соприкосновения»: «один смотрел на всё с художественной стороны, другой с научной, психологической». Николай Студенцов с 1913 по 1918 год учился в Петербурге на психоневролога и работал в лаборатории академика В. М. Бехтерева, писал научные работы. Некоторые из них касались литературного творчества: «Подсознательные процессы — в художественной литературе», «Шизофренический процесс в описании Пушкина».

Сестра и её «братец-бука», как выразился Грин в письме, навестили писателя в начале 1915 года в Петрограде на Пушкинской улице. Совсем неподалёку от Невского проспекта и от магазина игрушек, где родится замысел «Алых парусов». Вдохновивший его ботик Грин увидел в витрине разорённого магазина чуть позже, года через полтора-два. А пока за ним как за неблагонадёжным гражданином, бывшим эсером, шпионили филёры царской охранки. В «Дневнике слежки» он проходил под кличкой «Невский». 

Жил Александр «Невский» в центре имперской столицы, прямо скажем, небогато. «Номер был длинный, узкий. Направо от входа, за шкафом, стояла кровать, а налево — вешалка. В комнате было два стола — письменный и обеденный. На одной стене висело зеркало, а на другой — портрет жены, с которой Грин уже разошёлся», — описывает скромную обстановку писателя Екатерина Ивановна. 

В то время будущая певица училась в Петрограде в Школе сценического искусства по классу «Сценическое искусство в опере». 

«Мне очень хотелось познакомиться с Грином. Наконец, брат взял меня с собой... „Так вот Вы какая, — приветствовал меня Александр Степанович, — а я думал, что приедет вот такая“. И он очертил рукой круг, намекая на круглое лицо брата», — рассказывала она в своих воспоминаниях. 

По её описаниям, «Грин был довольно высокого роста, худой, но гибкий и ловкий... Очень ценил чуткость, ласку».

Ей запомнилось, что «Александр Степанович… пил много мадеры», «рассказывал истории и анекдоты, подчас не вполне приличные», а на прощание, тронутый её вниманием, подарил гостье только что вышедший первый номер журнала «Современный мир» за 1915 год с его рассказом «Искатель приключений» и дарственной надписью: «Екатерине Ивановне Студенцовой — вечно благодарный Грин».

Этот журнал Екатерина Ивановна хранила всю жизнь. В родной Пензе, куда она переедет в 1918 году, много лет спустя будет показывать, как редкую драгоценность, уже выцветший гриновский автограф в правом верхнем углу обложки. Переписка продолжалась и позднее; в фондах Объединения государственных литературно-мемориальных музеев Пензенской области хранится коротенькое, совсем почти стёршееся от времени письмо-записка. Всё же что-то удаётся разобрать: «Милая Катя!.. Мне вообще всегда больно рвать цветы — кажется, будто они чувствуют боль… Всего доброго. Ваш Грин. Алупка… 26 августа 1926 года».

Воспоминания о Грине напишет не только она, но и её старший брат Александр, знавший Гриневского по его армейской службе. В № 5 за 1918 год журнала «Хлебозор», издававшегося в городе Инсаре Пензенской губернии, А. И. Студенцов писал: «Неужели… писатель Грин — это тот самый солдат Гриневский, который мучился в казармах Оровайского батальона?! Я думал, что он искатель приключений или что-то ещё. Так вот, что, значит, в нём было: это был ищущий себя крупный, своеобразный писатель-художник…»

Будущий писатель натворил немало «художеств» во время недолгой службы в Пензе, но подлинного художника в нём тогда действительно никто не разглядел.

«Хороший стрелок, но плохой солдат»

В Пензе недалеко от автовокзала, в районе Автоматного переулка, ещё совсем недавно, в начале 2010-х годов, сохранялось вытянутое двухэтажное кирпичное здание, — позднее оно было снесено. В 1902 году это были Скобелевские казармы, названные так в честь популярного тогда генерала М. Д. Скобелева. Сам же Оровайский батальон, который там дислоцировался, был обязан своим названием победе русских войск близ финского селения Оровайс во время русско-шведской войны 1808–1809 годов.

«Его назначили в Пензу… За Сурой раскинулись белые, среди зелёных аллеек, палатки О-ского батальона», — напишет А. С. Грин в рассказе «Тихие будни», опубликованном в журнале «Современник» за 1913 год. В отличие от своего героя Степана Соткина, происходившего из мещан, Александр Гриневский был дворянином, но его зачислили всего лишь рядовым в 213-й Оровайский резервный пехотный батальон, в качестве стрелка 3-го разряда. Произошло это 18 марта 1902 года, согласно «Послужному списку». В то время вокруг стояли снега. 

Его могли забрать и раньше, ведь призывного возраста, 21 года, он достиг в августе 1901-го, но из-за недостаточного физического развития новобранца — «не выходил в объёме груди на 1/4 вершка» — призыв отложили до весны. По законам Российской империи как первый ребёнок в семье Александр не подлежал обязательной воинской повинности. В армию он шёл служить вполне добровольно, правда, больше уступая желанию отца, чем из жажды воинских подвигов. Немудрёный мотив своего решения Грин объяснял позднее в рассказе «Тюремная старина»: «Зато всегда буду сыт и одет».

По его воспоминаниям, новобранцев везли кружным путём через Тюмень и Челябинск: «…канцелярия воинского начальника всосала меня своими безукоризненными жабрами, и я поехал среди других таких же отсрочников в город Пензу».

 «Службу я возненавидел мгновенно», — признаётся Грин в «Автобиографии», написанной в 1913 году. Посыпать опилками чистый пол казармы, вне очереди дневалить, чистить сапоги фельдфебелю, который ударит его пряжкой ремня по плечу — все эти бессмысленные и унизительные порядки были не для того, кто привык к полной свободе. 

Да ещё и священник неприятно удивил: нарушив тайну исповеди, пересказал ротному командиру откровения Гриневского о его сомнениях «в бытии Бога». Правда, хотя бы за это наказания не последовало: «командир был хороший человек — пожилой, пьяница и жулик, кое-что брал из солдатского порциона, но… хороший человек». Командир этот повесился на ремне, когда его привлекли к суду.

Молодой солдат бунтовал и скандалил, в ответ армейское начальство применяло дисциплинарные взыскания. Примерно треть своего срока службы провёл он в карцере. «Моя служба прошла под знаком беспрерывного и неистового бунта против насилия. Мечты отца о том, что дисциплина „сделает меня человеком“, не сбылись», — констатировал Грин. 

Числились за ершистым первогодком и дерзкие шалости, впрочем, поначалу довольно безобидные. Об одной из них позднее, после ареста Гриневского в Севастополе, рассказал жандармам при дознании ефрейтор Дмитрий Пиконов: «когда нашу роту повели в баню, Гриневский разделся... повесил на полку свои кальсоны и объявил, что это знамя Оровайского батальона». Тот же сослуживец справедливо заметил, что Гриневский «читал очень много книг, которые брал у вольноопределяющихся, фельдшера и даже, с разрешения начальства, брал их из городской библиотеки, но все книги были хорошие, так как осматривались начальством». Фамилий тех, кто давал книги, ефрейтор не назвал, сославшись на забывчивость. «Гриневский против царя или же против устройства государства ничего не говорил», — добавил Пиконов в своих показаниях, очевидно, не желая вредить своему товарищу. 

Между тем с молодым стрелком завели дружбу революционеры-подпольщики, и не все книги, которые тот получал для чтения, понравились бы начальству. Одним из «просветителей» был вольноопределяющийся эсер Александр Иванович Студенцов, водивший солдата-книголюба на конспиративную квартиру. Штаб-квартира подпольщиков располагалась в доме № 43 по Пешей улице, носящей ныне имя Богданова, о чём свидетельствует надпись на обороте фотографии, где А. Студенцов запечатлён в саду этого дома среди членов подпольной группы — воспитанников Пензенской духовной семинарии. Снимок хранится в Пензенском государственном краеведческом музее.

Один из пензенских семинаристов, К. Надеждин-ский, будет потом отбывать ссылку вместе с А. Грином и Н. Студенцовым в Архангельской губернии. По словам Екатерины Студенцовой, жена семинариста Екатерина Григорьевна Надеждинская стала прототипом Мары из повести А. С. Грина «Ксения Турпанова», опубликованной в «Русском богатстве» в 1912 году. Выведен в повести и Н. И. Студенцов, но, по мнению Екатерины Ивановны, оба персонажа «мало похожи» на свои прототипы. 

На конспиративной пензенской квартире семинаристы и студенты давали Гриневскому читать запрещённую цензурой литературу, например, «Солдатскую памятку» Л. Н. Толстого, в которой граф призывал солдат к неповиновению начальству. «Памятка» подогрела энтузиазм Грина, который и без толстовской проповеди не рвался выполнять приказы. По предложению Студенцова, солдат Гриневский охотно подключился к агитации: разбросал во дворе казармы тысячу прокламаций. «Он уговорил Александра поступить в подпольную революционную партию. Это был выход: никакой муштры, никаких мучительных, от своего однообразия, обязанностей! Дело идейное: подготовить будущий счастливый строй жизни трудящихся. Риск, таинственная работа в подполье. Вся деятельность революционера-подпольщика казалась ему сплошной романтикой», — вспоминала первая жена писателя Вера Калицкая, в девичестве Абрамова, в книге «Моя жизнь с Александром Грином».

«Хороший стрелок, но плохой солдат», как сказал о нём взводный, дважды бежал из батальона, где ему часто приходилось сидеть в карцере. Первый побег — летом 1902-го — завершился провалом. Далеко уйти не удалось, беглеца обнаружили в Камышине, менее чем в 350 километрах от Пензы. «Июль, 8-го: исключён из списков батальона бежавшим. Июль, 17-го: зачислен в списки батальона из бегов. Июль, 28-го: предан суду», — отмечено в «Послужном списке» Гриневского. 

Его приговорили «за самовольную отлучку и покинутие мундирной одежды в месте, не предназначенном её хранению, и за промотание мундирной одежды и амуничных вещей» к трёхнедельному аресту на хлебе и воде без перевода в разряд штрафников.

Это наказание дало Грину материал для рассказа «Арестная палатка», напечатанного, по его словам, в газете «Современное слово». 

Но уже к концу осени «палатка» вновь опустела, и теперь насовсем. «Ноябрь, 28-го: исключён из списков батальона бежавшим», — свидетельствует «Послужной список» дезертира.

Бегство в революцию

На этот раз его побег подготовили эсеры. Под предлогом необходимости покупки кисти «для письма суворовских изречений, каковые он должен был писать по приказанию ротного командира», Гриневский отпросился из батальона и днём 27 ноября отправился в город. На нём «были: шинель 2-го срока, башлык, барашковая шапка, пояс, мундир и шаровары третьего срока, сапоги на нём были после умершего нижнего чина нашей роты Козьмы Гордиенко, данные Гриневскому для носки ротным командиром», — докладывал начальству унтер-офицер Мирошниченко. При себе у него было 5 копеек, выданных по приказу ротного командира на покупку кисти. 

А уже вечером, в сумерках, он торопливо шагал на вокзал в розовой ситцевой рубахе и ватной куртке, с тремя рублями в кармане, паспортом на имя Александра Григорьева и билетом до Саратова. Всё это беглец получил по распоряжению А. Студенцова на другой конспиративной квартире — по адресу: Большая Кочетовка, ныне Плеханова, № 41. Здесь жил 23-летний Григорий Архипович Морозов, служивший телеграфистом на железной дороге и связанный с пензенским революционным подпольем.

О позднем визите гостя рассказывал много лет спустя младший брат телеграфиста Алексей Архипович Морозов, которому было в то время 

15 лет. Глухой осенью братья плотно занавесили окна и стали ждать беглого солдата, которому надлежало помочь скрыться. Наконец, кто-то постучал — это и был тот самый солдат, Гриневский.

«При свете маленькой керосиновой лампы я не разглядел, во всяком случае не запомнил, лицо, рост этого солдата и как он был одет и обут. Его стали угощать чаем. Но солдату не сиделось на месте. То ли торопясь, то ли стесняясь и волнуясь, он стал посреди комнаты, затем достал из кармана письмо и подал его брату. Брат прочёл и вышел в соседнюю комнату. Там в углу стоял маленький столик с керосиновой лампой. Я вошёл вслед за братом, Гриневский остановился в дверях. Брат зажёг лампу, а когда она разгорелась, приложил письмо к стеклу. Бумага слегка потемнела, и на ней между строк письма выступили строчки цифр. Это было конспиративное зашифрованное письмо, написанное… симпатическими чернилами… Оно подтверждало, что предъявивший его — действительно тот солдат, которому надо помочь скрыться из Пензы», — вспоминал брат подпольщика.

Григорий дал Гриневскому железнодорожный билет до Саратова, и бывший солдат, переодевшись в гражданское, исчез в густых сумерках…

«Алые паруса» Петрограда и Пензы 

В 1916 году у Грина уже был начат черновой вариант «Алых парусов», — сначала повесть называлась, кстати, «Красные паруса». В том же году его пригласили выступить на вечере в пользу раненых солдат и нуждающихся студентов, который устроило Пензенское землячество в Петербурге. «Когда я предложила пригласить Александра Грина, среди студентов послышались такие восклицания и разговоры, из которых можно было понять, как эта молодёжь любит писателя», — вспоминала Е. И. Студенцова.

Грин согласился прочесть свой рассказ, однако неожиданно сбежал из артистической, — очевидно, потому, что «не любил обращать внимание на себя и чувствовал себя хорошо, когда вокруг были только друзья».

В Пензе остались не только автографы Грина, но и редкие издания его произведений. Один из раритетов — первый опубликованный рассказ писателя «Заслуга рядового Пантелеева», изданный в Москве в 1906 году в виде брошюры под инициалами «А. С. Г.». Рассказ-агитка, написанный по заказу партии, непосредственно связан с впечатлениями от службы в Оровайском батальоне: «вымуштрованный и щеголеватый батальон  ***-ского полка», «серая солдатская масса, бесформенная и густая... Люди, усталые и измученные строевыми учениями, стрельбами, чисткой винтовок и караульной службой...».

Весь тираж рассказа был конфискован полицией и сожжён. Однако в фондах Объединения государственных литературно-мемориальных музеев Пензенской области сохранился чудом уцелевший экземпляр «Заслуги… Пантелеева» с наклейкой «Библиотека Московского жандармского управления».

А в Пензенской областной библиотеке имени М. Ю. Лермонтова хранится уникальное издание повести-феерии «Алые паруса». Книга вышла в 1944 году в серии «Библиотека краснофлотца» в карманном формате.

«Сейчас домик Грина, говорят, разрушен немецкими снарядами. Разбит в щепы столетний орех в заглохшем саду. Под этим орехом Грин писал свои книги...» — говорится во вступительной статье Константина Паустовского к этой книге.

В послевоенных изданиях эти строки были исключены из статьи Паустовского. К счастью, сведения о разрушениях оказались ошибочными: не только домик в Старом Крыму не был уничтожен, но и ореховое дерево уцелело, протянув свои старые ветви в новый, XXI век. Теперь в городе Старый Крым на улице Карла Либкнехта, № 52, находится замечательный дом-музей Александра Грина. И это последний адрес автора «Алых парусов», его последний дом на Земле.