• Текст: Григорий Ястребенецкий
  • N 11/23

Дом художников

Сейчас этот дом стоит, можно сказать, в центре города. По набережной мимо дома одна за другой проносятся машины, закручивая за собой пыльные вихри в сухую погоду и обдавая брызгами редких прохожих в дождливые дни. А тогда — в мои студенческие годы — эта набережная казалась окраиной. На поросшем бурьяном берегу, полого спускающемся к Малой Невке, тощие мальчишки в больших сатиновых трусах удили мелкую рыбёшку со странным названием «кобзда».

Дом художников

Как-то после концерта Вертинского, гастролировавшего в Ленинграде, мне пришлось проводить мою симпатичную знакомую почти до того места, где теперь высится семиэтажный дом с квартирами и неудобными мастерскими для художников, в котором впоследствии мне довелось жить около пятнадцати лет и в котором я работаю в мастерской до сих пор. Транспорт в те годы туда ещё не ходил, и нам пришлось проделать весь путь от центра города пешком. «Какая чёртова даль», — подумал я и твёрдо решил прекратить ухаживание. И так случилось, что через несколько лет как раз на этом месте начали строить дом художников, в котором мне после окончания строительства предложили приличную квартиру на третьем этаже и в соседнем корпусе достаточно большую мастерскую. Правда, в результате различных интриг жилищной комиссии квартира досталась мне на самом непрестижном первом этаже, но с окнами в сад и с дополнительными четырьмя квадратными метрами, появившимися оттого, что угловой балкон был превращён в закрытую лоджию, которая, правда, каждую зиму промерзала насквозь.

Автором проекта дома художников был архитектор Лапиров. Это был яркий, талантливый, азартный человек. Высокий, с хищным профилем и развевающейся седой шевелюрой. Как архитектор он строил мало, но был блестящим рисовальщиком и керамистом. Долгое время у меня дома висел подаренный им виртуозный карандашный рисунок «Берёзки в снегу». Я часто любовался им, но как-то Лапиров забрал его для того, чтобы окантовать, а спустя год я увидел этот рисунок в Доме отдыха архитекторов в Зеленогорске. Он висел уже окантованный в гостиной. Лапиров подарил его Дому отдыха, видимо, забыв, что один раз уже подарил его мне. В этом был весь Лапиров. Мне нравилось его искусство, я любил его как человека, хотя иногда и возмущался его поступками. Впрочем, эти поступки ему же самому и вредили.

И вот Союз художников поручил ему спроектировать дом с пятьюдесятью шестью квартирами и ста четырнадцатью мастерскими для художников. По замыслу Лапирова на корпусе мастерских, выходящем фасадом на Малую Невку, должны были быть установлены пятнадцать двухметровых скульптур, которые «благодарные» скульпторы, получившие бесплатно мастерские в первом этаже, должны были выполнить и установить «на общественных началах». Естественно, что никаких реальных и даже конструктивных возможностей для воплощения этого замысла предусмотрено не было, и дом до сих пор стоит с «голым» фасадом и теперь уже грязными окнами, за которыми в своих неудобных мастерских работают «благодарные» скульпторы.

В этом же корпусе Лапиров спроектировал и построил два огромных вестибюля, простирающихся ввысь до самой крыши, в которых при разумном решении можно было бы разместить дополнительно двадцать-тридцать прекрасных мастерских. Дому этому уже почти сорок лет, а как использовать это пространство, ещё никто не придумал. В одном вестибюле круглосуточно мёрзнет вахтёр, а второй оккупировали кошки, и туда сваливают мусор, старые гипсовые формы и произведения из мастерских почивших в бозе скульпторов. Лапирова такие мелочи как целесообразность не интересовали.

Вот пример, как Лапиров умудрялся вредить самому себе. Не знаю, правда ли это, но рассказывали, что во время строительства жилых корпусов Лапиров запланировал на третьем этаже квартиру для себя. Вроде бы он уговорил прораба сделать третий этаж на два кирпича выше других. Но это можно было бы сделать только за счёт высоты второго этажа. Когда жилищная комиссия, распределявшая квартиры, узнала об этом, Лапирова решили назло ему поселить как раз во втором этаже с низкими потолками.

Скульптуры в коридоре первого этажа

Обживали дом весело. Скверик перед корпусом, где жил Абрам Ильич Лапиров, сразу же назвали «Абрамцево», а скверик перед противоположным жилым корпусом, где жил секретарь партийного бюро Союза художников Калинкин и в котором он вместе с женой трогательно высаживал цветочки и кустики, окрестили «Калинкина роща».

Как-то получилось, что в нашем доме поселились очень колоритные личности. Из окна можно было наблюдать, как встречаются Пётр Дмитриевич Бучкин, профессор Училища Штиглица, кряжистый, с суковатой палкой в руке и развевающейся седой бородой, старый художник родом из Углича, где создан музей его произведений, и высокий, чёрный, очень весёлый художник—прикладник Падвакан Григорьян, коллекционер анекдотов, которые он сам и сочинял. Он часами стоял во дворе, поджидая очередную жертву, чтобы рассказать новую хохму. Падвакан сохранил билет на футбольный матч между ленинградским «Динамо» и московским «Спартаком», назначенный на 22 июня 1941 года и отменённый« до неопределённого времени» в связи с началом войны. Пётр Дмитриевич раскатисто хохотал, задирая вверх длинную седую бороду и обнажая редко растущие зубы. Стараясь быть незамеченным, через двор семенил коротенькими ножками замечательный художник — сказочник Юрий Васнецов. Он и сам был похож на колобок. В его серых круглых глазах навсегда застыл испуг. В молодости он был формалистом и очень боялся, что кто-нибудь вспомнит об этом. Не скрывал, что он был формалистом, Натан Альтман, изредка заходивший к нам домой. Невысокий, в элегантном твидовом костюме с розовым галстуком бабочкой, он никак не мог избавиться от французского грассирования, которое приобрел, проведя многие годы в Париже и прославившись там. А у нас он практически не выставлялся и занимался в основном театральными декорациями.

— У меня нет звания, — говорил он, — но у меня есть имя.


Под нашей квартирой разместилась котельная. Намой вопрос, не опасно ли такое соседство, комендант дома ответил, что котельные взрываются один раз в сто лет. Через месяц котельная взорвалась первый раз, и я решил, что остальные сто лет мы можем жить спокойно. Ещё через два месяца котельная взорвалась второй раз. Потом были взрывы ещё, но мы как-то уже к этому привыкли. От взрывов, дребезжа, подскакивала посуда в буфете и с полок падали какие-то мелкие вещи. Но большого ущерба от взрывов не было.

Однажды он попросил меня перевести письмо, полученное из ГДР. В письме его официально поздравляли с избранием почётным членом Немецкой академии искусств. Я сообщил об этом нашему руководству. Но это никого не заинтересовало. Когда же ему впервые разрешили сделать в Союзе художников персональную выставку, очередь на открытие выстроилась на улице от Союза художников почти до Исаакиевской площади. Но даже после этого ему не давали заказов.

Лестница

Как-то я зашел в его маленькую мастерскую. Вокруг громоздились макеты декораций. Он сидел посреди мастерской и обрабатывал стамеской круглую доску.

— Что вы делаете?

— Табуретку. Надо же чем-то заниматься.

За несколько лет до смерти он получил звание «Заслуженный художник».

— Я как Пушкин, который получил звание камер-юнкера, — говорил он.

Он знал себе цену. К моему стыду, я был тогда уже народным художником.

После того как наш дом заселили, начались новоселья. Телефонов поначалу ни у кого не было, и гости, не зная номеров квартир, звонили в двери начиная с квартир первого этажа.

Звонок. В дверях стоит знакомый художник с бутылкой в руке. Объятия. Поздравления с новосельем.

— Заходи.

Вообще-то он к Корнеевым на пятый этаж, но остаётся у нас. Квартира полна неожиданных гостей. Кто-то шел на четвёртый к Подлясскому, кто-то на третий к Аникушину, но поскольку мы на первом, всё начинается с нас. И так целую неделю. Но мы молодые. Нам всё в радость.

Вообще, жить в доме, где все знакомые, и хорошо и плохо. Если срочно надо одолжить трёшку или немного соли, нет проблем. На каком-то этаже у кого-то через какое-то время и на какое-то время ты получишь то, что тебе надо. Хуже, когда ты усталый идешь через двор домой и несёшь бутылку. Через несколько минут у тебя дома полно гостей. Кто-то встретился по пути, кто-то увидел тебя, идущего с бутылкой, из окна. Да. Пили много. Наша квартира была на первом этаже. Аникушин жил как раз над нами — на третьем. Правда, квартира его была удвоена за счет соседней, и к его прихожей даже была добавлена ещё часть лестничной площадки. Думаю, что по тому значению, которое имел Аникушин для Ленинграда уже в те годы, он должен был бы жить в другой, более престижной квартире. Миша был абсолютно естественным и искренним человеком. Я заметил за ним только одну забавную человеческую слабость. Когда, например, я ожидаю посетителей в мастерской, я стараюсь быстрее сбросить с себя рабочую одежду и переодеться в нормальный костюм, а Аникушин — наоборот: мгновенно снимал галстук и напяливал на себя запачканную глиной рабочую куртку. Может быть ему хотелось, чтобы люди видели, что он всё время работает, а может быть, хотел, чтобы посетители, что его оторвали от творчества и надо побыстрее оставить его в покое.


NB ! Отрывки из книги "Дом для художников" (СПб, 2003 год) опубликованы с любезного разрешения автора — скульптора Григория Ястребенецкого.


Интерьер мастерской скульптора Евгения Лукина
Скульптуры, закрытые от пыли в коридоре первого этажа
Скульптуры, закрытые от пыли в коридоре первого этажа
Стеллаж с гипсовыми формами в коридоре первого этажа

Обложка публикации: Коридор первого этажа

Оставить комментарий

Для того,чтобы оставлять комментарии, Вам необходимо Зарегистрироваться или Войти в свою комнату читателя.

РекомендуемЗаголовок Рекомендуем