И мы теперь можем легко сравнивать эти оказавшиеся вовсе не одинаковыми книги. Итак, английский текст на левой странице, русский — на правой. Там, где в том или ином тексте отсутствует эквивалент текста соседнего — пробел.
Справа пробелы встречаются то и дело — по-русски всё можно сказать ладно и просто, не задаваясь целью объяснить (хотя, по-моему, всё равно безуспешно!) англоязычному иностранцу вещи для русского человека обыденные и понятные. Так что слева Набоков бывает вынужден громоздить целые абзацы пояснительного характера. Ну вот, например, слева: «One of her greatest pleasures in summer was the very Russian sport of hodit’ po griby [looking for mushrooms] ». Во как! А вот справа: «Любимейшим её летним удовольствием было ходить по грибы». Просто и ясно. Помню, демонстрируя богатство русского языка знакомой англичанке, я поочередно указывал ей на стакан, рюмку, бокал, фужер и т. д., задавая всё тот же нехитрый вопрос: «What is it?» И каждый раз, честно подумав, моя приятельница отвечала: «Glass». Последней в ряду оказалась стопка. Англичанка задумалась не на шутку и наконец ответила: «Small glass», после чего согласилась с моей точкой зрения. Так и двуязычная книга Набокова лишний раз подчёркивает богатство и лёгкость русского языка в противовес некоторой излишней обстоятельности и серьёзу языка английского.
А вообще-то «Другие берега» — энциклопедия набоковского Петербурга. Существует же совершенно чёткое понятие «пушкинский Петербург« (1799—1837), вот так и «набоковский Петербург« имеет точные хронологические рамки (1899—1917), и описан он как раз в этой книге: «Мы сворачивали влево по улице с прелестным названием Караванная, навсегда связанной у меня с магазином игрушек Пето и с цирком Чинизелли, из круглой кремовой стены которого выпрастывались каменные лошадиные головы. Наконец за каналом мы сворачивали на Моховую и там останавливались у ворот училища». Правда, иногда Мнемозина ошибается — ну какой канал, за Фонтанкой, конечно же!
Фрол Александров.
