Лев Львович Раков был из тех немногих людей, которые привлекали к себе внимание в любой толпе, а особенно в советской. Высокий, стройный, военная выправка, мужественное породистое лицо — образ, напоминавший Хэмфри Богарта… У него было врождённое чувство стиля, благодаря которому любой мундир или костюм сидели на нём как влитые. Живой, энергичный характер и бездна обаяния делали Льва душой любого коллектива, где он работал — и, конечно, воплощённой мечтой всех окружавших его женщин…
Родился Лев в 1904 году в Якутске, вне брака. Отец его, профессиональный революционер Лев Теслер, участия в воспитании сына не принимал; мать была сослана в Заполярье после студенческих волнений в Женском медицинском институте. Через год матери с сыном разрешили вернуться в столицу, и с этого момента жизнь Льва была навсегда связана с нашим городом. В 1922 году он поступил на факультет общественных наук Петроградского университета, но учёба затянулась — временами приходилось подрабатывать в редакции журнала «Вестник Ленсовета» и экскурсоводом-лектором бюро Политпросвета. В 1929 году Лев наконец окончил историко-лингвистический факультет ЛГУ. Затем — аспирантура в Академии истории материальной культуры по античности и пост младшего научного сотрудника в Русском музее. Как раз там, в Русском, Ракову довелось поучаствовать в устройстве первой в его жизни выставки — «Война и искусство». Опыт пригодился ему позже.
Так вышло, что у Льва Львовича было в жизни несколько главных дел, и в 1931 году он нашёл первое из них — поступил на работу в Эрмитаж. За следующее десятилетие он занимал там разные посты, в 1937 году став учёным секретарём крупнейшего музея. Одновременно доцент Раков преподавал в ЛГУ и в Педагогическом институте имени А. И. Герцена, читая на нескольких факультетах курс истории Греции и Рима. Высшей точкой этой части карьеры стала учёная степень кандидата исторических наук, присуждённая в марте 1938 года на кафедре «История античного мира». Казалось бы, впереди его ждала успешная карьера учёного-«античника», научные интересы которого были далеки от политических баталий современности — вообще политики в жизни Ракова не было никакой, и происхождение «правильное»… Но имелось у доцента увлечение «для души», которое и стало причиной катастрофы: Лев Львович с детства собирал оловянных солдатиков. И не просто собирал, но изучал историю русской императорской армии: её оружие, форму, знаки отличия.
Почувствовав, что настроения «в верхах» изменились, и там вспомнили о национальных корнях, Раков разработал идею и организовал с нуля выставку из фондов Эрмитажа «Военное прошлое русского народа в памятниках искусства и предметах вооружения XVII — начала XIX веков» — название, ещё за несколько лет до открытия данной экспозиции казавшееся совершенно кощунственным. Среди прочих экспонатов выставлялся и макет Бородинского сражения, на котором, по воспоминаниям Льва Львовича, он сам клеил бумажные домики и расставил 4500 солдатиков и 600 орудий из своей личной коллекции. Сегодня его собрание размером в 10 тысяч солдатиков хранится в Государственном Эрмитаже. Выставка открылась в сентябре 1938 года и имела огромный успех, но недолго Ракову довелось почивать на лаврах: уже через месяц за ним пришли. «Неблагонадёжный» интерес к императорской армии и флоту подвёл Льва Львовича: кто-то донёс, что на выставке якобы пропагандируется белогвардейская форма. Больше года он просидел в одиночной камере Крестов, как «активный участник контрреволюционной меньшевистской террористической организации». Но Ракову повезло — сменилось руководство органов; после ужасов ежовщины наступило «восстановление социалистической законности», проводившееся новым наркомом внутренних дел Лаврентием Берия. Дело было пересмотрено, обвинения сняты, и Раков в декабре 1939 года, через год с лишком тюрьмы, был отпущен домой, после чего восстановлен в должности учёного секретаря Эрмитажа. Доверие к нему, похоже, было тогда возвращено полностью, поскольку вскоре он возглавил отдел оружия и военного дела, а затем и отдел истории русской культуры. Продолжал Раков и научные изыскания, опубликовав опус «Краткий очерк военной истории нашей Родины», выдержавший перед войной два издания.
Вскоре после начала Великой Отечественной Лев Львович пошёл на фронт добровольцем, затем служил лектором Ленинградского фронтового Дома Красной армии. Довелось ему и повоевать — в боях по прорыву блокады в январе 1943 года и через полгода под посёлком Синявино. Но, как говорил Раков: «Музеи надо создавать по горячим следам, а не сто лет спустя». Ещё весной 1942 года он предложил, а затем лично организовал выставку «Великая Отечественная война советского народа против немецких захватчиков». Она открылась в здании на углу 1-й Красноармейской улицы и Измайловского проспекта. На выставке демонстрировалось собранное на южных окраинах города трофейное оружие, — которое, по воспоминаниям смотрительницы, постоянно пытались растащить мальчишки. Самым большим экспонатом был настоящий танк Т-34 — в него прятались дети во время бомбёжек. Видя успех этой выставки, в октябре 1943 года Военный совет Ленинградского фронта поручил Ракову дело государственной важности — организовать новую большую экспозицию «Героическая оборона Ленинграда». Это и было началом Музея блокады. Главным художником будущей выставки — и вторым создателем музея — стал известный в городе дизайнер Николай Михайлович Суетин, правая рука Ракова.
Судьба Суетина была совсем иной. Родился Николай в 1897 году в семье начальника станции Мятлевской, что близ Калуги. Поступил в Кадетский корпус в Петербурге, был мобилизован на Первую мировую войну. В 1915-м их часть перевели в Витебск, который и стал для Николая домом на долгие годы. Здесь он служил после революции уже в Красной армии, сюда переехала его семья. Но главное — именно в Витебске он обрёл кумира и нашёл себя как художник. Суетин поступил в 1-е Высшее художественное училище, где сблизился с одним из лидеров русского авангарда Казимиром Малевичем — автором всем известного «Чёрного квадрата». Став единомышленником и последователем Малевича, Суетин нашёл себя в искусстве: как и учитель, он стал супрематистом.
Термин этот, восходивший к латинскому supremus — превосходство, означал главенство цвета над всеми остальными свойствами живописи. На беспредметных полотнах супрематистов запечатлены пронизанные внутренним движением асимметричные композиции разноцветных и разновеликих простейших геометрических фигур — прямой линии, квадрата, круга, прямоугольника. Малевич под всё это ещё и философское обоснование подвёл: он писал, что впервые сумел освободить краску от подсобной роли, от служения другим целям. По Малевичу, супрематические картины есть пример «чистого творчества» — акта, уравнивающего творческую силу Человека и Природы. Мэтр основал в Витебске группу УНОВИС, или Утвердители Нового Искусства, самой масштабной акцией которой стало праздничное украшение города к Первомаю в 1920 году. Оно поразило современников, и немудрено: революционные художники раскрасили в едином ярком супрематическом стиле не только трибуны, но и стены домов, вывески и даже городские трамваи! Автором большинства проектов и эскизов был Суетин.
Летом 1922 года, когда после выпуска из художественного училища группа УНОВИС распалась, Николай Михайлович демобилизовался из армии и последовал за своим учителем в Петроград. Тут он поучаствовал в следующем проекте Малевича в ГИНХУКе, то есть Институте художественной культуры. В 1925–1926 годах Суетин возглавлял в нём Отдел материальной культуры, где успешно применял приёмы супрематизма на практике, занимаясь дизайном интерьеров, эскизами рисунков для тканей и созданием рекламных плакатов и книжных обложек. Работая над декоративно-прикладными воплощениями своих геометрических абстракций, Суетин видел в них основу для универсального преображения любых форм, окружающих человека. ГИНХУК просуществовал лишь три года и был ликвидирован после идеологического разгрома. Суетину повезло: к этому времени он нашёл свое главное дело жизни, став художником по фарфору. В конце 1922 года, вскоре после приезда в наш город, Николай Михайлович начал сотрудничество с Ленинградским фарфоровым заводом. Через десять лет Суетин возглавил лабораторию форм при заводе, а в 1933 году стал главным художником ЛФЗ. Он сумел создать творческий коллектив, который произвёл под его началом настоящую революцию в оформлении фарфоровых изделий. По выражению самого Суетина, он занимался композицией «супрематической формы в применении её к росписи и форме на фарфоре». Радикально видоизменив как декор, так и форму, Суетин выработал свой оригинальный стиль «элегантно-строгого геометризма». Простота и лаконичность его супрематических композиций быстро сделали его знаменитым в Европе. Даже актуальную политическую тематику Суетин умудрялся воплощать весьма новаторски, в абстрактном духе: известны его сервизы «Ленсовет», «Красная армия», «Тракторный» (1932) — последний нужно было ещё и особым образом расставить на столе для правильного понимания композиции.
Кроме росписи, художник занимался разработкой объёмных фарфоровых изделий. Его чайники, кувшины, солонки, сахарницы, пудреницы, чернильницы, сделанные в супрематическом ордере, были, как бы сказали сегодня, настоящими арт-объектами. Каждое из изделий поражало зрителей своими странными формами: одна из чернильниц, изготовленная в 1929 году, напоминала псковский храм, а кувшин (1930), по выражению одного критика, выглядел как «сущий беременный куб». Проектировал Суетин и вазы — «архитектоны», которые часто называют по имени их создателя «суетонами». Кроме посуды, на ЛФЗ под руководством Суетина изготавливали промышленные изделия из фарфора — например, элементы оформления московского метрополитена и здания Речного вокзала в Химках. Для души же художник занимался метафизической графикой и сооружением из бумаги макетов супрематических «архитектонов» — угловатых геометрических построений, так и оставшихся в статусе моделей, поскольку было очень трудно представить их применение на практике.
«Осторожная, не по годам, но по эпохе, мудрость, скрытая внутренняя свобода и тихое достоинство. Легко обвинить в конформизме, легко и понять», — так характеризовал Николая Михайловича как человека его современник, биограф В. Ракитин. Но времена менялись — по всем фронтам наступал соцреализм, и художнику всё труднее было сохранять творческую независимость. Суетин всё понимал правильно и в одном из писем в 1930 году высказался так: «Сейчас идёт переоценка людей, вещей, понятий, образов. Являются новые чувства, понятия. Религия, мораль, — на всё приобретается новое зрение. Художники в целом в замешательстве». Да, изделия ЛФЗ с его беспредметными росписями участвуют в международных художественных выставках, работая на имидж СССР, и, главное, — хорошо продаются за рубежом, принося Стране Советов кровно необходимую ей валюту. Но всё чаще художнику настойчиво рекомендовали преодолеть наконец «супрематическую косность и никчёмность».
Однако выход, позволивший Суетину не отступать от своих художественных принципов, нашёлся — вторым главным делом жизни стало оформление масштабных выставочных проектов. После успешной пробы — оформления павильона «Ленинград и Северо-Запад» на ВСХВ, будущей ВДНХ, — в 1936 году Суетину доверили дело государственной важности, проектирование интерьеров павильона СССР на Международной выставке «Искусство и техника в современной жизни» в Париже. Советское правительство придавало большое политическое значение участию в этой выставке для пропаганды идей социализма на Западе. Риск был огромен: за любую мелочь Суетина и его сотрудников могли расстрелять. Но всё обошлось, художник оправдал высокое доверие. Кстати, его труд оценили по достоинству и французы. Советский павильон был признан лучшим на выставке и получил в 1937 году Гран-при. В 1939-м Суетин реализовал ещё более ответственный проект. Как главный художник он оформлял павильон СССР на Всемирной выставке «Мир завтрашнего дня» в Нью-Йорке. Успех был огромен: советский павильон посетили 16,5 миллиона гостей. Перед самой войной художник успел подготовить ещё одну, юбилейную, выставку к 100-летию со дня гибели Михаила Лермонтова. Её даже смонтировали, но вот открыть уже не успели.
В Ленинград Суетин проскользнул чудом — 25 августа 1941 года, за несколько дней до того, как вокруг города сомкнулось кольцо. Все страшные блокадные дни и ночи ему было суждено провести в осаждённом городе. В ноябре 1942 года Военсовет Ленинградского фронта принял решение обновить убранство надгробия А. В. Суворова в Благовещенской церкви Александро-Невской Лавры: молодые бойцы до отправки на передовую принимали присягу пред ликом великого полководца. За надгробием долго не ухаживали, оно было в плачевном виде. Дело поручили Суетину. В этом случае ни о каких новаторских визуальных изысках он и не думал: могилу полководца оформил в классической традиции, в строгих серых тонах. Через полгода — новое задание: городской партизанский штаб предложил Суетину сделать мобильную выставку о партизанском движении в области. Поначалу он работал в комнате на улице Декабристов, потом художники переехали в Дом Красной армии на Литейном проспекте, № 20. Там-то осенью 1943-го и встретились два отца-основателя будущего Музея блокады — Раков и Суетин.
Лев Львович к тому моменту уже начал создание выставки «Героическая оборона Ленинграда», и огромный дизайнерский опыт Николая Михайловича пришёлся как нельзя более кстати. По воспоминаниям, при первой встрече с сотрудниками только что назначенный главным художником Суетин их удивил, показав маленький штапик, кусочек холста и два лоскутка — кумачовый и тёмно-красный, и сказав: «Вот это — палитра наших средств!» Раков впоследствии вспоминал: «Обладая острым политическим чутьём и строгим вкусом, Суетин всегда стремился к простому, экономному, самому лаконичному и выразительному решению. Он не терпел ничего лишнего, внешнего, украшательского […] Бывало, видишь, как изучает Суетин проект экспозиции, выполненный архитекторами-оформителями с изысканным щегольством, а потом, вооружившись огрызком карандаша, начинает менять пропорции стендов, снимать декоративные детали. Мы понимаем цель его усилий: всё станет простым, строгим, стройным. Но, признаюсь, всякий раз страшновато было наблюдать, как грубые карандашные штрихи безжалостно прочёркивали элегантную акварель».
Самого же Ракова один из его сотрудников, художник Василий Петров, описал так: «Лев Львович Раков — это настоящий петербургский интеллигент в высоком смысле слова. Историк античности, он преподавал в нашем Университете. Элегантный, высокого роста, всегда великолепно, щёгольски одетый, полный весёлых, остроумных реплик, всё время заражавший окружающих людей неистребимым оптимизмом, но вместе с тем — человек, в котором бродили интереснейшие замыслы больших музейных решений. Он умел сплотить вокруг себя из художников, оставшихся в блокадном Ленинграде, и фронтовых, из научных и музейных работников, из большого количества привлечённых к этому делу воинов (столяров, плотников) замечательный коллектив в 150 человек. Мы сделали эту экспозицию буквально за четыре месяца. В блокированном Ленинграде полуголодные люди сумели создать это чудо!»
Открывшаяся 30 апреля 1944 года, выставка «Героическая оборона Ленинграда» имела грандиозный успех у горожан. Через год Раков напишет по ней очерк-путеводитель. Во вторую годовщину полного снятия блокады, 27 января 1946-го, на основе выставки открылся стационарный Музей обороны Ленинграда. Титанический труд Ракова был отмечен по достоинству: в 1944 году он был награждён орденом Отечественной войны II степени, в 1945-м — орденом Отечественной войны I степени; имел 3 медали и закончил войну в звании майора. Энергия Льва Львовича была достойна восхищения: директорствуя в музее, он не забыл и своё прежнее увлечение. Воспользовавшись тем, что после Победы «советские вспомнили русских», он в 1945 году устроил в Доме Красной армии выставку «Русская военная книга», а через год другую — «История русской военной формы», по которой тоже написал очерк-путеводитель. А ещё через год их дороги с музеем разошлись: в мае 1947 года Раков получил новый ответственный пост — директора Публичной библиотеки. Там Лев Львович оставил о себе исключительно добрую память. Например, именно он добился от властей передачи для нужд библиотеки здания бывшего Екатерининского института на набережной Фонтанки, № 36. Но за всё в этой жизни приходится рано или поздно платить — а за инициативу обычно и с лихвой. Так что поработать в Публичке Ракову довелось лишь два с половиной года.
В феврале 1949-го началось страшное «Ленинградское дело»; в августе музей закрыли, а в октябре на заседании бюро горкома партии было принято секретное постановление, решившее судьбу Ракова. Как отмечалось в этом документе, он «был одним из главных организаторов порочной экспозиции… [которая] не отвечала сталинской периодизации Великой Отечественной войны. Оборона Ленинграда показывалась… в отрыве от событий на фронтах… в ней затушёвывалась забота партии, правительства и лично товарища Сталина о Ленинграде, умалялась роль рабочего класса и трудящихся в обороне Ленинграда. Вместе с тем в экспозиции подхалимски превозносилась и восхвалялась роль бывших руководителей… Кузнецова, Попкова, Капустина и др.
Раков был инициатором создания портретной галереи ныне разоблачённой антипартийной группы. В экспозиции музея раскрывались секретные данные обстановки на бывшем ленинградском фронте и обороны города (карты, таблицы, данные обстрела и т. д.). Бывший руководитель Музея обороны Раков незаконно держал в музейных мастерских и в самом музее взрывчатые материалы, мины, боевые снаряды, патроны, пулемёты, винтовки, автоматы. Работая после музея директором Государственной Публичной библиотеки, Раков допустил засорённость кадров людьми, не вызывающими политического доверия, и враждебными элементами».
Итог был ожидаемым и закономерным: увольнение с работы, исключение из партии и арест, последовавший в апреле 1950 года. Следствие велось в Москве и длилось до октября; приговор — расстрел, который через четыре дня был заменён на 25 лет с конфискацией имущества и последующим поражением в правах. Но по большому счёту Льву Львовичу повезло: его не пытали, да и лагерей он так не увидел — сидел в знаменитом «Владимирском централе», тюрьме особого назначения, в компании с интересными людьми — философом и академиком медицины. К счастью, весь срок сидеть не потребовалось: времена изменились вновь, и в мае 1954 года дело Ракова прекратили по причине «отсутствия состава преступления». Дальше был новый карьерный взлёт — заместитель директора Пушкинского музея, затем директор Научной библиотеки Академии художеств, даже статус успешного драматурга, но главные дела своей жизни Лев Львович к тому времени уже сделал. Умер он в 1970-м.
Что до Николая Михайловича Суетина, то его внемузейная судьба складывалась вполне благополучно. В 1943 году его выбрали председателем секции декоративных искусств в Ленинградском союзе художников. Через год, к 200-летнему юбилею Фарфорового завода, основанного в 1744 году, Суетин как главный художник завода — этот пост официально он не покидал — был удостоен высшей государственной награды, ордена Ленина. В послевоенный период он работал в основном в традиционном стиле, появилась у него и новая специализация — юбилейные вазы, жанр которых определяли не иначе, как «торжественная ода в фарфоре». Первой из них была ваза «Победа» 1946 года. Получилось хорошо: по отзывам специалистов, ваза прекрасно вписалась в традицию русского парадного фарфора. Коллектив из 30 работников завода, возглавляемый Суетиным, был осыпан правительственными наградами и премиями. Затем последовали поручения изготовить вазы к юбилеям целого ряда советских руководителей. Вершиной этого искусства стала уникальная ваза высотой 257 см «Строители коммунизма», в 1949 году ставшая одним из 23 162 подарков народа Вождю. Ваза эта поражает воображение и сегодня. Вот как она описана в официальной справке: «В центре вазы — портрет И. В. Сталина; на основании вазы — орден Ленина и золотые медали Героя Социалистического Труда и Героя Советского Союза, а также скульптурные группы рабочих, колхозников, представителей советской интеллигенции и различных родов войск Советской армии. В медальонах декоративная роспись: Красная площадь, индустриальный пейзаж, комбайн на колхозных полях, здание Большого театра и Химкинский вокзал».
Когда началось «Ленинградское дело», художник, по воспоминаниям его внучки, просто «сидел и тихо ждал, когда его посадят» — прийти за ним могли в любую ночь. Однако не дождался. Кто-то вычеркнул его фамилию из «проскрипционных» списков, и беда обошла стороной. Надо думать, одна из его юбилейных ваз кому-то в Москве и вправду понравилась… До 1952 года Николай Михайлович был главным художником ЛФЗ, потом поработал, как в молодости, просто художником, и умер в 1954-м. В 2018 году именем Суетина назвали улицу в Даниловском районе Москвы.
До возрождения своего главного детища наши герои не дожили, но вот заместитель Суетина Василий Петров был среди тех, кто в 1989 году добился нового открытия Музея обороны Ленинграда в Соляном переулке.
На обложке: Лев Львович Раков. Фотография из ЖЖ @serg-slavorum
