Моя мама работала в нашей школе библиотекарем, и мы часто вместе с ней получали и разбирали новинки, привезённые из библиотечного коллектора, а потом наступал «пир»: мы по очереди читали всё, что было интересно, и только сполна насладившись, относили книги куда положено, то есть в школьную библиотеку. И вот однажды мама пришла домой в состоянии, какое обычно определяют фразой «на ней лица не было». Оказалось, что вышел приказ: все дореволюционные издания списать, причём не просто списать, а оторвать обложки, всю книжную «массу» погрузить на специально пригнанный грузовик и отправить «в переработку» как макулатуру. Представляете?
Какие всё-таки невероятные кульбиты порой вытворяет жизнь! Кто бы мог тогда подумать, что пройдёт каких-нибудь десять лет, и слово «макулатура» станет просто символом книжного счастья? И что даже появится словосочетание «макулатурное издание»? Вот уж, поистине, конь и трепетная лань в одной упряжке! А признанным лидером ленинградских макулатурных изданий стал Морис Дрюон. Его историческая серия «Проклятые короли» вышла в «Лениздате» самым большим тиражом из всех макулатурных, в четыре миллиона экземпляров.
Сказать по правде, в те годы я не горела «макулатурными» страстями и не добывала книги таким способом. У меня были другие возможности доставать то, что нужно и интересно. Да и интересы лежали вовсе не в сфере приключенческой литературы. А тогда, по молодости лет, я считала Дрюона чуть ли не «китчмейкером», подражателем Дюма. Откуда взялась эта глупость, я до сих пор понять не могу. Скорее всего, сработало всё сразу: и мурашки при слове «макулатура», и врождённое упрямство, и нежелание сломя голову нестись туда, куда несутся все. А получилось, что мимо меня пронеслось, никак не задев, такое явление, как Морис Дрюон.
И это странное представление о замечательном, тончайшем авторе сохранялось до седых волос, то есть до того счастливого дня, когда я, уже став переводчиком, получила от издательства заказ на перевод двух циклов его рассказов и романа «Последняя бригада».
Вот тут-то мне и стало ясно, кто такой Дрюон, и насколько юношеская дурость может на годы исказить представление о чём угодно. Какое счастье, что удалось познакомиться с этим автором сразу «изнутри», по многу раз переделывая фразы, чтобы точнее «попасть в текст».
Работа переводчика и состоит из таких попаданий, когда обязательно надо понять и прочувствовать ту модель мира, которую предлагает автор, и воссоздать её уже на своём языке. Задача трудная, но какая увлекательная!
Модель мира Дрюона отличается удивительной душевной чистотой, благородством и безграничной порядочностью. О чём бы он ни писал — будь то лирические новеллы, армейские рассказы или крупные романы, — эти три доминанты присутствуют везде. И не случайно на похоронах писателя прозвучали такие слова: «Все твои битвы, столь непохожие внешне, совпадают в одном: в отказе от низости, отказе от мелочности. В течение всей своей жизни ты не переставал утверждать, что величие человеческой воли противостоит неизбежности судьбы». Произнёс их Николя Саркози, незаурядный политик, несомненно, знавший, о чём говорит.
Рискну утверждать, что Морис Самюэль Роже Шарль Дрюон был очень счастливым человеком. При слове «счастье» я всегда вспоминаю неповторимую Наталью Ильиничну Сац, которая дала этому явлению очень простое и точное определение: «Счастлив тот человек, кто занимается тем, чем хочет заниматься».
В сущности, речь идёт о том, как сумеет реализоваться личность, что имеется «на входе» и что получится «на выходе». Так вот, не вдаваясь в подробные рассуждения: на входе — учёба на факультете политических наук и на литературном факультете Парижского университета, на выходе — членство в Национальном собрании Франции и в Европарламенте, многолетняя работа журналистом-публицистом в «Фигаро», пост министра культуры Франции, пост постоянного секретаря Французской академии. Членство в секторе литературы РАН, российский Орден Дружбы народов. И множество литературных произведений, которыми зачитывались и будут зачитываться поколения читателей.
На входе — окончание Высшей школы верховой езды в Сомюре, знаменитой «Кадр Нуар», на выходе — участие в боях в кавалерийском корпусе, работа военного корреспондента, нелегальный уход в Лондон к де Голлю, участие в Сопротивлении и в «Свободной Франции». И, скорее всего, мало кто знает, что Дрюон был одним из авторов текста Песни партизан, очень известной во времена Сопротивления. Вот так и вяжутся узлы счастья. Если же ещё вспомнить, какие блистательные литературные произведения о войне и о том, что с ней связано, появились на выходе, то спорить с Натальей Ильиничной трудно.
За что бы ни брался Морис Самюэль Роже Шарль Дрюон, получается, что всё он доводил до яркого и интересного логического конца, а это ли не счастье для настоящего художника? Всё, что было заложено в детские и юношеские годы, все данные природой таланты и способности, весь пройденный путь со всеми впечатлениями и наблюдениями нашли своё место, пазл сложился полностью. Такой насыщенной и плодотворной биографией можно только восхищаться.
И вот, передо мной лежали «Последняя бригада», написанная по свежим военным впечатлениям, и два цикла рассказов.
К Дрюону я подходила с опаской, наверное, сказывались дурные плоды юношеского упрямства. Однако первое же, что возникло по прочтении его довольно жёсткой, чисто мужской прозы, — полная уверенность, что этот человек на сто процентов знает, о чём пишет. И пишет не как сторонний наблюдатель, пусть даже виртуозно владеющий и материалом, и ситуацией. Второе, что буквально поразило моё переводческое сердце, — это потрясающее умение скупыми средствами достичь такой пронзительности образа, что просто слёзы наворачивались на глаза. Вот всего три фразы из самой, пожалуй, страшной сцены в новелле «Сигнал “Гончие — вперёд!”» Кавалерийский отряд попал в окружение, и полковник отдал приказ застрелить всех лошадей, чтобы не достались противнику. Каждый всадник убивал своего коня сам: расстрельную команду взять было неоткуда.
«Лошади оседали на землю тёмными холмиками… В воздухе пахло пылью и кровью. Убийство набирало обороты».
Так мог написать только тот, кто знал, что такое для кавалериста — застрелить своего коня. И я, женщина, представитель мирной книжной профессии, прочувствовала эту жуть, что называется, печёнкой, и руки потом тряслись до конца дня.
Такое глубинное, острое чувство сопричастности своим героям порой приводит к настоящим озарениям. И это ещё одна из поразительных черт Дрюона: умение буквально на миг переключить время, ракурс и тон повествования и сделать мудрую «зарубку» в сознании читателя. Просто так, будто невзначай, а у тебя в голове происходит вспышка, щелчок, и всё начинаешь видеть и воспринимать совсем по-другому.
Роман «Последняя бригада» посвящён подлинному событию начала Второй мировой войны, одному из трагических эпизодов обороны Сомюра, так называемой битвы за Луару, произошедшей сразу после взятия Парижа и падения Нормандии. По сути дела, по вине правительства случилась ошибка, неразбериха, когда неожиданно отменили приказ о капитуляции и заявили, что «сопротивление продолжается». Юные кавалеристы были распределены частично по конным отрядам, частично по бронетанковым бригадам. Для понимания ситуации привожу цитату:
«Но было уже слишком поздно. Воля была сломлена, ложь бесполезна… Войне суждено было продлиться ещё семь суток, и эти семь суток истекали. А ведь готовились к сорокадневной битве. И кончилось всё ничем… Война была проиграна, и поражение признано. Курсанты знали, что это вопрос нескольких дней. Но в силу свойственной им непоколебимой доверчивости юности они не могли признать поражения, тем более что сами в боях не участвовали».
И необстрелянных мальчишек отправили в бой, который, в сущности, никому нужен не был. Как известно, в критических ситуациях люди — как на ладони, и сразу становится ясно, кто есть кто. Это и случилось с курсантами. Метаморфозы происходили разные, но Дрюон с редким тактом и буквально с отеческой нежностью пишет обо всех ребятах. И вот что странно. Работу над переводом я закончила ещё в 2010 году, что-то вытеснили из памяти следующие интересные переводы, что-то осталось, но почему-то стёрлись сцены мирной жизни курсантов, которых в романе в избытке. Там и любовные коллизии, и измены, и муки ревности, и танцы накануне отбытия на позиции, а запомнились почему-то сцены военные.
Так вот, о моментах озарения. На руках у товарищей умирает смертельно раненый курсант, мальчик, которого ребята ценили не слишком высоко:
«Малыш Лервье-Марэ — блатной курсант, любопытный и легкомысленный проныра, малыш Лервье, носившийся как угорелый по коридорам, посредственный ученик и добрый товарищ, на которого, что греха таить, порой смотрели всерьёз только из-за его связей — теперь исчез, и черты его размылись в памяти…
И под белым платком лицо мальчишки… стало трансформироваться. Возник новый образ: более крупный, яркий и светлый. Теперь этот образ будет жить в памяти и рассказах: Жак Лервье-Марэ — герой бригады.
И перед этим образом, глядя на белый платок, курсанты осенили себя крестным знамением».
Кончилась правительственная «ошибка» трагически: полегла вся бригада, оставшаяся последней на территории боёв. А маленькая горстка измученных, контуженных, израненных мальчишек засела в подвале замка Шеневе и отстреливалась до последнего. Но замок заняли немцы, и остаткам последней бригады ничего не оставалось, кроме как выйти из укрытия, таща под руки контуженного и наполовину парализованного командира, и сдаться на милость победителей. И вот что произошло (случай подлинный):
«На улице было солнечно, и яркий свет их ослепил. Немецкие солдаты удивлённо обернулись, один из них позвал офицера. Прибежал офицер в высоких чёрных сапогах и остановился, ошеломленный видом Бобби, которого, как распятого, вели под мышки Монсиньяк и Бруар.
— Кто ваш командир? — спросил офицер на приличном французском.
— Я, — ответил Бобби левой половиной рта.
— Где ваши люди?
— За мной.
— А где все остальные?
— Там, — ответил Бобби.
— Как? И больше никого? — изумился офицер.
Он выпрямился, поставил навытяжку своих солдат и стоял, отдавая честь, пока из подвала выходили оставшиеся в живых бойцы последней бригады…
Именно тогда немцы на деле осуществили акт военного великодушия, который фигурировал в их предписаниях в начале войны: они позволили всем защитникам Сомюра выйти во французскую зону. Все, кто оставался в Школе, включая транспортабельных раненых и лошадей, смогли её покинуть».
Оставшиеся в живых друзья оказались в демилитаризованной зоне, встретились, и, конечно же, воспоминаниям не было конца:
«И они потихоньку начали раздвигать границы действительности там, где их воспоминания противоречили друг другу…
По военным масштабам, сражение за Сомюр, “их сражение”, в сущности, было всего лишь затянувшейся перестрелкой. Но из таких “мелочей” и складываются примеры великой доблести».
И тут ребятам принесли посвящённую им статью в газете: «Все сгрудились вокруг газетного листка и принялись комментировать, со смехом отмечая мелкие ошибки и крупные несуразности. В первой же статье, написанной о них, они себя не узнали. Так они стали легендой».
Оба эпизода, и смерть Лервье-Марэ, и выход отряда из замка, не только написаны с потрясающей пронзительностью, они являют собой живую иллюстрацию к теории «сотворения мифов», которую разрабатывали такие умы, как, например, Мирча Элиаде. Нашему автору не исполнилось ещё и тридцати, и он сам недавно вынырнул из хаоса, который всегда создаёт военная «мясорубка». Каким же удивительным чутьём надо было обладать, чтобы самыми простыми и скупыми словами дать читателю прочувствовать такие глубокие вещи!
Что тут прибавить? Пересказать дальше весь роман? Я бы с радостью, но думаю, что лучше, чем у Дрюона, у меня не получится.
Тогда, в 2010-м, закончив перевод, я поняла две вещи. Во-первых, я завидую тем, кто прочтёт «Последнюю бригаду» и ранние рассказы в первый раз. Во-вторых, и теперь я точно могу это сказать, очень интересный собеседник Морис Самюэль Роже Шарль Дрюон стал моим настоящим другом.
Морис Дрюон в молодости вместе со своим дядей писателем и журналистом Жозефом Кесселем. Архивная фотография
À PROPOS
Ольга Ильинична Егорова — скрипачка, музыковед, переводчик, артистка оркестра. Как переводчик сотрудничала с крупнейшими петербургскими издательствами. Лауреат Международной премии им. Горького за лучший перевод с итальянского языка. В переводе Ольги Егоровой в 2010 году в Петербурге вышли произведения Мориса Дрюона «Последняя бригада» и сборник «Такая большая любовь» (перевод циклов «Повелители просторов» и «Несчастье других»).
Обложка публикации: Морис Самюэль Роже Шарль Дрюон. Архивная фотография
ВСТРЕЧИ С КЛАССИКОМ
Первая моя встреча с Морисом Дрюоном произошла на Гауптвахте Петропавловской крепости в середине 1990-х годов. На Гауптвахте издавна сидела дирекция Музея истории города, где я был заместителем директора по науке. На одном из приёмов вице-губернатор Владимир Петрович Яковлев сказал мне:
— А я Дрюона привёз.
— Кого?
— Мориса Дрюона, писателя.
— Разве он ещё жив?
— Вот-вот, — сказал Владимир Петрович, — все задают тот же вопрос.
На фуршете Дрюону не повезло. Один сотрудник упорно перехватывал бутерброды из-под носа у классика.
Второй раз мы столкнулись в 1999 году в Париже. Я читал лекцию в Институте французской архитектуры. Когда мы в сумерках вышли в курдонёр, я налетел на выходившего из машины господина.
— Осторожно! — сказали организаторы. — Это же Дрюон. Он приехал на раут в другое крыло того же здания.
Вряд ли классик узнал меня. Я снова предстал перед ним инкогнито. Жаль, что эта встреча оказалась последней.
Борис Кириков, постоянный автор Журнала Учёта Вечных Ценностей, кавалер Знака соответствия Всемирного клуба петербуржцев
