Екатеринбург

— Никита Николаевич, известно ли, когда и как принималось решение об эвакуации ценностей из Ленинграда в Екатеринбург? Насколько это было сложное решение? С чего всё начиналось?

— История вопроса не раз поднималась на научных конференциях. Только на моей памяти дважды у нас в музее и один раз — в Государственном Эрмитаже проводилась конференция «Музей и война». Докладчики исследовали разные ситуации, с которыми сталкивались и сами музеи, и отдельные музейные сотрудники, и реставраторы, находясь в экстремальных условиях вооружённых конфликтов. Совместно с Эрмитажем в 2021–2022 годах мы подготовили издание «Спасти и сохранить» об эвакуации коллекций Государственного Эрмитажа на Урал в документах, воспоминаниях, фотографиях и рисунках. Известный факт, что очень много историографического материала было в виде акварельных зарисовок. Есть у нас и мемориальная экспозиция, построенная на впечатлениях и метафорах. Центр «Эрмитаж Урал» концептуально весь пронизан этой темой, поскольку история эвакуации показывает, как работает музей, что является для него принципиально важным. Далеко не всегда на первом месте в музейной деятельности экспонирование коллекций. Не менее важны реставрация, хранение, многое другое — вечные функции музея.

Все документы: переписка, приказы, телеграммы, письма между Свердловском и Ленинградом — всё это у нас хранится. Но важно понимать, что большинство решений, которые принимались в те считаные дни, а порой и часы — были фактически экстренными. Не было заранее подготовленных алгоритмов. Однако казалось очевидным, что нужно проводить эвакуацию на Урал — в Пермь, Свердловск, Челябинск, Тагил, Нильянск. То есть в города промышленного присутствия, инженерного, административного, и в то же время такие, до которых не могла добраться вражеская авиация. Эвакуировался сюда не только Эрмитаж, переезжали все крупнейшие советские музеи, библиотеки, институты, театры, производства. Это было перемещение цивилизационного уровня.

— Почему процесс эвакуации начался именно с Эрмитажа?

— Государственный Эрмитаж оказался самым подготовленным к эвакуации, потому он и был первым. Директор Эрмитажа академик Иосиф Абгарович Орбели на основе своего огромного опыта прошлых лет каким-то невообразимым для нас образом смог предвосхитить события. Он смог заранее заготовить серьёзные запасы материалов для изготовления тары и прочие ресурсы. В распоряжении у тех людей, которым была поручена упаковка эрмитажных коллекций, с первых же суток был необходимый материал. Что обеспечило гигантскую фору и возможность в считаные недели вывезти сотни тысяч музейных предметов. Цифра кажется невероятной, но таково было административное предвидение Орбели. Да, это была не первая эвакуация для Эрмитажа. Но даже сейчас, когда у нас на руках все документы — списки, описи, планы расположения, схемы ящиков — в голове не укладывается, как быстро и чётко всё оказалось вывезено. Ведь любое перемещение ценностей в музеях — это всегда гигантские риски. Из-за климата, человеческого фактора, многого прочего. Тем не менее, всё прошло безупречно, в том числе и выбор локации, и определение зданий, где разместили ценности. Как именно принимались решения, и кто персонально отвечал за каждое из них — сейчас разобраться очень сложно. Безопасность коллекции была обеспечена и административной волей, и вовлечённостью огромного числа профессионалов, ну и, конечно, удачей.

Наше основное музейное здание в Свердловске было выбрано местом, куда переместили всю постоянную экспозицию Зимнего дворца. Пятьсот тысяч единиц хранения ушло только первым эшелоном, это невообразимая цифра. Ещё 700 предметов прибыло вторым эшелоном, они были размещены в Доме Ипатьева. Тогда здесь, в месте расстрела семьи последнего императора Николая Второго, тоже располагался музей — Антирелигиозный. Здание признали подходящим, то есть благополучным с климатической и архитектурной точек зрения, конструктивно прочным. В силу невообразимой спешки одна ошибка всё-таки была допущена — часть эрмитажной коллекции разместили в Свердловске в здание католического костёла, а он был неотапливаемым, что стало источником определённых рисков. Но через два года ценности из костёла переместили в отапливаемый Дом культуры М. Горького.

Из сотен людей, участвовавших в перемещении ценностей, никто ничего не разбил, не нарушил упаковки... Ровно ничего не было утрачено. Когда коллекцию вернули в Эрмитаж, восстановление экспозиции заняло всего несколько месяцев. Для сравнения, — недавно часть коллекции Екатеринбургского музея изобразительных искусств перемещалась во вновь построенный Реставрационно-хранительский корпус музея, так перемещение 20 тысяч предметов растянулось на полтора года! А в 1941-м меньше чем за месяц переместили миллион музейных предметов.

— Екатеринбург сейчас входит в список самых развитых городов России. Так было и до войны, или эвакуация способствовала ускоренному развитию столицы Урала?

— Конечно, феномен влияния эвакуации здесь недооценен — в самом деле, вместе с учреждениями культуры и прогрессивными производствами сюда ехала творческая и инженерная интеллигенция, коллективы научных институтов, актёрские труппы... Люди, которые здесь жили и работали во время войны, участвовали в жизни города, подняли интеллектуальную и культурную планку — эрудиции, знания, компетенции — до столичной. Они трудились вместе с местными жителями, жили в семьях, — ведь не было возможности строить новые общежития или кампусы как в академгородках. Было непосредственное взаимодействие высококлассных столичных специалистов с десятками тысяч региональных коллег. В результате Екатеринбург стал средоточием интеллигенции с высокими культурными запросами, ожиданиями результатов собственной профессиональной деятельности. Налицо феномен перемещения культуры.

Есть прямые последствия и непосредственно у эвакуации эрмитажных ценностей. В частности, Нижнетагильский музей изобразительных искусств был создан по ходатайству эрмитажных сотрудников, которые здесь жили и работали в годы войны. С другой стороны, Екатеринбург не всегда был таким, как довоенный советский Свердловск. До 1917 года город был промышленным и купеческим, и в то же время — революционным. Именно поэтому многие улицы здесь названы именами деятелей революции…

— Все эвакуированные экспонаты вернулись в Ленинград, а люди?

— Во время войны происходила ротация музейных сотрудников — только некоторые сотрудники Эрмитажа проработали в эвакуации все годы. Что касается экспонатов, то «в благодарность» за хранение эрмитажных коллекций Свердловская картинная галерея — так назывался раньше наш музей — получила в дар более двух сотен осознанно подобранных музейных предметов. В дворцовую коллекцию было включено многое из эрмитажных экспозиций: и живопись, и мебель, и декоративно-прикладное искусство, и фарфор, и скульптура. Вернувшись в Ленинград, эти предметы приехали затем в Свердловск уже в другом статусе, сейчас они составляют основу нашей экспозиции западноевропейского искусства. Но все сотрудники Государственного Эрмитажа после эвакуации вернулись в Ленинград, вместе с подаренными музейными предметами никто работать сюда не приехал. Тогда, в послевоенное время, при невероятном дефиците кадров и невообразимом объёме работы в Эрмитаже такой формат трудовой миграции был невозможен.

— Музейные предметы во время эвакуации были просто упакованы и спрятаны, или какие-то из них экспонировались?

— Всё хранилось упакованным, однако важнейшей частью работы сотрудников был реставрационно-хранительский осмотр. Он производился регулярно по определённой схеме. Нужно было вскрывать ящики, доставать предметы и оценивать их сохранность или изменение сохранности, если оно случалось. Впрочем, в 1943 году состоялась выставка «Военная доблесть русского народа», на которой экспонировались портреты из эрмитажной «Галерея героев 1812 года» и многое другое, что было связано с историей военных побед России. Правда, выставка проходила не в здании нашего музея, поскольку здесь не оставалось ни одного свободного квадратного метра, а неподалёку — в здании нынешней Детской филармонии. В общем, коллектив «эрмитажников» вёл во время войны полноценную музейную работу.

— Чем объясняется уникальная скорость транспортировки ценностей в военное время — по сравнению с тем, как это происходит сейчас?

— Сейчас в спешке нет необходимости. Удивительна не скорость сама по себе, а как качественно всё было сделано, без единой потери. Теперь правила перевозки сильно зарегламентированы. Никто нынче не упаковывает музейные предметы в фетр, опилки или стружку. Работают только профессиональные упаковщики или музейные сотрудники. В военных условиях помогали студенты, просто добровольцы, которые приходили работать днём и ночью. Применяется в наше время климатический ящик, а не простой упаковочный, как в войну. Дороже перевозки музейных предметов в современных условиях, пожалуй, только вывоз ядерных отходов.

— Не остались ли в истории Свердловска примеры разбоя или мародёрства в отношении ценностей Эрмитажа?

— Нет, ничего подобного не было. Но ведь сам факт пребывания в городе эрмитажной коллекции не сильно афишировался. Хотя, конечно, полностью такое невозможно полностью скрыть. Ведь кроме того, что состоялась выставка, сотрудники Государственного Эрмитажа участвовали в огромном количестве событий. Были встречи в госпиталях с лекциями для раненых бойцов Красной Армии, в вузах. Но в прессе никто, конечно, не сообщал: смотрите, мол у нас хранится эрмитажная коллекция! Сказывалась и, конечно же, круглосуточная вооружённая охрана.

— Кто руководил хранением эрмитажной коллекции в Свердловске?

— Музейная летопись сохранила имя руководителя филиала государственного Эрмитажа в Свердловске, который располагался на улице Вайнера, № 11. Это был Владимир Францевич Левинсон-Лессинг. Человек огромных знаний и организационных навыков. Мотиватор, которыйсмог гармонизировать коллектив в очень непростых обстоятельствах, в том числе — бытовых. Настоящий подвижник. Ярким эпизодом стала его поездка в блокадный Ленинград. В 1943 году Левинсон-Лессинг летал в осаждённый город, чтобы доставить своим коллегам рукописи и книги для работы над статьями и диссертациями. Вернувшись в Свердловск, он привез всё необходимое для того, чтобы филиал продолжил научную работу. В условиях эвакуации управлять коллективом учёных, сохраняя его дееспособность, психологический климат, было непросто. Левинсон-Лессинг был прекрасным выбором со стороны Орбели. Личная его заслуга ещё и в том, что в музейном деле уже в те времена появились чёткие регламенты и правила их соблюдения.

— Как сложилась судьба вашего музея после войны?

— Главным стало пополнение новыми фондами. Хотя после войны были и трофейные музейные предметы, в том числе с очень сложным происхождением, но основным изменением стала подаренная Эрмитажем коллекция западноевропейского искусства, работа с которым для музея всегда непроста. Качественная трансформация экспозиции музея и его фондов подразумевает, конечно, и реставрационную работу, и научную деятельность. Безусловно, сотрудничество с Государственным Эрмитажем определило наше развитие на десятки лет вперёд. Предметы из эрмитажного дара, мы собрали в единую экспозицию и представили её только в 2016 году. До того они были частью разных экспозиционных пространств и выставочных проектов.

— Как случилось, что Ипатьевский дом оказался снесён?

— Считается, что это было личным решением Бориса Николаевича Ельцина. Он являлся тогда первым секретарём Свердловского обкома КПСС. К этому же месту, действительно, десятилетиями было приковано внимание интеллигенции и всех, кто ставил под сомнение законность расстрелявшей Романовых власти. Поэт-шестидесятник Андрей Вознесенский писал:

МОРГАнатическую фрамугу

выломал я из оконного круга…

Ипатьевский дом стал символом советского диссидентства, инакомыслия, недовольства советской властью, материальным их носителем, сохранявшим атмосферу кровавого ритуала расправы над слабовольным монархом, его женой и беззащитными детьми. Естественно, интеллигенция в СССР осознавала, что эта расправа была преступна. Очевидно, уничтожением места такой страшной памяти власть стремилась стереть её саму.