Незадолго до этого я получил фотокопии чертежей из ЦГАДА (архив древних актов в Москве), на которых были изображены различные садово‑парковые сооружения, в том числе и наш ретирадник. На чертежах легко угадывалась подпись: Жан-Поль Круазель. В архивах на Шпалерной улице и в Сенате удалось выяснить, что этот молодой француз из Руана по рекомендации Монферрана был определён к К. И. Росси. Загруженный множеством работ, Карл Иванович доверил одарённому архитектору проектирование всех ретирадников Елагина острова. Тогда-то по его проектам и появились изящного вида туалеты не только там, но и в разных частях города и в пригородах. К сожалению, француз пристрастился к вину и вынужден был уехать на родину для лечения (сохранилось его трогательное письмо Карлу Ивановичу, где он обещал вернуться через пару месяцев). Он интересовался, скоро ли Стёпка (скульптор С. С. Пименов) закончит квадригу на фасаде Александринского театра, спрашивал, охотно ли посещают горожане его ретирадники, в которых «оскорблённому есть чувству уголок».
Интерес француза к Александринскому театру понятен — именно он проектировал в нём туалеты. Для тех же нужд первоначально были задуманы и павильоны Аничковского дворца. Здесь обаятельный и красивый француз (известно, что все французы обаятельны и красивы) и подружился со скульптором Степаном Пименовым — добродушным увальнем с берегов Мойки. Помимо служения высокому искусству их сблизило пристрастие к крепким напиткам. Учёным так и не удалось установить, кто из них был инициатором участившихся возлияний на стройплощадке, однако известно недовольство Николая Первого — строгого куратора строительных работ в Петербурге. К сожалению, следы зодчего затерялись, хотя в начале 1840‑х годов Монферран видел его в Париже в состоянии сильного алкогольного опьянения — тот шёл, напевая по-русски «Среди долины ровные»… Всё это я кратко, монотонным голосом поведал горожанам, рекомендуя приобрести книгу о туалетах, указав адрес издательства — улица Феди Протасова. Затем мы с Бузиновым предложили создать в туалете, у которого мы стояли, музейную экспозицию, а у его подножия проводить поэтические вечера: ведь здесь бывали Е. Евтушенко, Р. Гамзатов, Б. Окуджава, И. Бродский…
Записав сюжет, мы разошлись, и я, занявшись текущими делами, забыл об этой шутке. А зря: после передачи по радио начались телефонные звонки, любознательные горожане спрашивали, где находится улица Феди Протасова и как туда добраться, интересовались стоимостью книги и т. д. Естественно, я отвечал, что это первоапрельская шутка. Некоторые смеялись, а иные сердились: «Я считал вас серьёзным учёным, а вы…»
Всё это, и правда, пожалуй, не смешно, а скорее грустно. Доверчивость иных горожан поистине изумительна — они готовы поверить любому «систематическому бреду» (М. Е. Салтыков‑Щедрин), к которому в эпоху стремительного падения культурного уровня населения их приучили нынешние СМИ. Автор этих строк не раз говорил о Михеле Ораниенбауме из вольного града Гамбурга, которой прибыл с обозом в Москву, по дороге выучив русский язык. У нас будущий отец русской науки стал Михайлой Ломоносовым (в Гамбурге в трактирной драке ему слегка повредили нос). Образованные люди скажут: «Какая чепуха!» — и будут правы, но этой чепухе поверили университетские дамы, услышавшие моё сообщение на одной из «научных» конференций: «Надо же, и он не наш, а мы думали, что он с Севера приехал в Москву»… И как же они обиделись, узнав, что это был розыгрыш.
Подпись к фотографии: Валерий Исаченко. Фотография Юрия Молодковца
