Шульгин родился в 1878 году в Киеве в семье историка Виталия Шульгина. Отец Василия умер за месяц до его рождения, и мальчика воспитывал отчим, учёный-экономист Дмитрий Пихно, редактор монархической газеты «Киевлянин», впоследствии член Государственного Совета.
Шульгин избирался как помещик от Волынской губернии сначала во II, а позже в III и IV Государственные Думы, где был одним из лидеров правых. Выступая в Думе, Шульгин говорил негромко и вежливо, хотя всегда иронично парировал выпады противников. Он поддерживал правительство Столыпина как в реформах, так и в курсе на подавление революционного движения, включая введение военно-полевых судов и другие неоднозначные меры. С началом Первой мировой войны Шульгин ушёл на Юго-Западный фронт прапорщиком 166-го Ровенского пехотного полка, в 1915 году был ранен под Перемышлем. Впоследствии заведовал фронтовым перевязочным пунктом. Являлся членом Киевского клуба русских националистов.
Будучи убеждённым противником революции, он тем не менее считал, что самодержавие в России не имеет перспектив. 27 февраля (12 марта) 1917 года Шульгин был избран в состав Временного Комитета Государственной Думы, а уже 2 марта вместе с А. И. Гучковым был направлен в Псков для переговоров с Николаем Вторым. Он присутствовал при подписании царём манифеста об отречении от трона, поскольку, как и многие представители высших слоёв общества, считал выходом из ситуации конституционную монархию во главе с братом последнего императора великим князем Михаилом Александровичем.
После того как Михаил Александрович тоже отрёкся, Шульгин поддерживал Временное правительство, выступал против отмены смертной казни, выборных комитетов в армии и автономии Украины. В январе 1918 года он был арестован в Киеве, но вскоре вышел на свободу.
Когда надежда на приход к власти антибольшевистских сил была потеряна, Шульгин снова вернулся в Киев, где принимал участие в деятельности белогвардейских организаций, позже эмигрировал в Югославию.
В 1925–1926 годах он тайно посещал Советский Союз. Свои впечатления от НЭПа Шульгин описал в книге «Три столицы». В эмиграции он поддерживал контакты с другими участниками Белого движения до 1937 года, когда окончательно прекратил политическую деятельность. Стал автором ряда книг об антисемитизме, украинском национализме и других, в частности книги «Дни» (1927), а также мемуаров «Годы. Воспоминания бывшего члена Государственной думы» (1979).
В 1944 году советские войска заняли Югославию. Шульгин был задержан, вывезен в СССР и приговорён к 25 годам заключения за «антисоветскую деятельность». Срок он отбывал в знаменитом Владимирском централе, среди его сокамерников были философ Даниил Андреев, князь П. Д. Долгоруков, генералы вермахта и японские военнопленные. Через 12 лет Шульгин был освобождён по амнистии и под конвоем отправлен в Гороховец Владимирской области, где его поместили в инвалидный дом. Мария Дмитриевна, его третья жена, узнав о том, что он оказался там без средств к существованию, добилась разрешения на въезд из Югославии через Венгрию в Советский Союз. После Шульгиным выделили однокомнатную квартиру во Владимире. Василию Витальевичу позволили писать книги и статьи, принимать гостей и даже иногда выезжать в Москву.
В 1965 году Шульгин выступил в роли главного героя советского документального фильма «Перед судом истории» (режиссёр Фридрих Эрмлер), в котором он делился своими воспоминаниями с актёром Сергеем Свистуновым, игравшим роль советского историка.
До конца жизни Шульгин помнил о своей роли в отречении от власти Николая Второго. Он писал: «С царём и царицей моя жизнь будет связана до последних дней моих. И эта связь не уменьшается с течением времени...»
По заключению Генеральной прокуратуры Российской Федерации от 12 ноября 2001 года Шульгин был полностью реабилитирован. В 2008-м на доме по улице Фейгина во Владимире, где он провёл последние годы жизни, была установлена мемориальная доска с текстом: «В этом доме с 1960 по 1976 гг. жил выдающийся общественный и политический деятель Василий Витальевич Шульгин».
«...Если стоять вечером на мосту через Золотой Рог, на знаменитом мосту между Галатой и Стамбулом, то вдруг припоминается что-то живо-знакомое.
— Что?..
Вот что... так стоится на Троицком или, вернее, на Николаевском мосту в Петрограде. Золотой Рог — будто Нева. По одну сторону — как будто бы Петроградская сторона, там — набережная. Не очень похоже, но есть что-то общее.
Красиво... Очень красива эта симфония огней...
Толпа непрерывно струится через мост.
Тепло...
Как в тёплый вечер в начале октября в Петрограде.
Боже, где всё это?..
Твой щит на вратах Цареграда...
Увидев впервые в жизни этот неистовый, но такой красивый беспорядок, эту галиматью с минаретами, именуемую Константинополем, я сказал своему спутнику по вагону:
— Боже мой!.. Теперь я только понял, что я давным-давно страстный, убеждённый... туркофил.
Я думаю, что это несколько утрированное утверждение в значительной мере применимо ко всем русским, волею судьбы здесь очутившимся.
В летописях 1920 год будет отмечен как год мирного завоевания Константинополя русскими.
Твой щит на вратах Цареграда...
Щит этот во образе бесчисленных русских вывесок, плакатов, афиш, объявлений... Эти щиты — эмблема мирного завоевания — проникли во все переулки этого чудовищного хаоса, именуемого столицей Турции, и удивительно к нему подошли.
Недаром:
Земля наша велика и обильна...
Тут тоже никакого порядка. Наоборот, этот город производит впечатление узаконенного, хронического, векового беспорядка. Поэтому, вероятно, когда русские, голодные и нищие, обрушились огромной массой на эту абракадабру, вместо естественной ненависти, которую всегда во всех странах и веках вызывают такие нашествия, вдруг на удивление "всей Европе" к небу взмыл совершенно неожиданный возглас:
— Харош урус, харош...
Точно нашли друг друга... Русские и турки сейчас словно переживают медовый месяц... Случаев удивительно доброго, сердечного отношения — не перечесть... Одного почтенного деятеля остановил на улице старый турок и, спросив "урус?", — дал ему лиру. Русскому офицеру сосед по трамваю представился как турецкий офицер, предложил быть друзьями, дотащил к себе и предложил ему половину комнаты за бесценок, лишь бы жить с "урусом". Третьего хозяин кофейни угощал как дорогого гостя и наотрез отказался взять плату. Всё это часто очень наивно, но это есть... Русским уступают очереди, с русских меньше берут в магазинах и парикмахерских, выказывают всячески знаки внимания и сочувствия, и над всем этим, как песнь торжествующей любви, вместе с минаретами вьётся к небу глас народа — глас Божий.
— Харош урус, харош...»
Константинополь 18/31 декабря 1920 г.
