А потом проверяй себя в архивах: угадал или нет. И вызнавай все что можешь о полюбившемся архитекторе. Словом, удовольствие, игра, удовлетворение любопытства за казенный счет. И — одновременно — род коллекционирования: заполнение карточек. А как считает Бодрийар, коллекционирование есть отложенная смерть: пока есть свободные карточки — жив курилка! Ну, чего-чего, а неопознанных объектов и, соответственно, незаполненных карточек в Питере на всех хватит. Одна была претензия: типичный питерский архитектуровед-краевед очень неохотно делился разведданными. То есть про отдельно взятого автора мог выдать все — вплоть до биографии дедушки, отдельно стоящее здание описывал до последней филенки. А вот на обобщения, выявление стратегий, не говоря уже о работе с западным контекстом, расколоть этого самого среднестатистического краеведа было невозможно. Не шел он на обобщения, хоть пытай. Не берусь судить, почему фактологическое так застило стратегическое — может, очки такие были розданы, для близи, а для дали не завезли.
Знаю только, что Кирикова люблю читать не в последнюю очередь потому, что с научной оптикой у него всегда все в порядке. Мог укрупнять до предела, до последнего биографического штриха, и панорамировать: от неоклассицизма, скажем, до функционализма.
«Архитектура петербургского модерна» опирается на огромный фактологический материал. Тем интереснее наблюдать, как этот материал концептуализируется, берется в историко-культурный оборот. Здесь и интерференции между стилеобразованием, формообразованием и типологией (автор выбирает два типа зданий — особняк и доходный дом — как объекты и одновременно субъекты стилеобразования), и очень убедительно и твердо проведенные аналогии с западным, в частности скандинавским, опытом, и даже современный контекст, эхо модерна, отозвавшееся в постмодернизме. И еще одно — язык описания. Мне кажется, все виды искусства в настоящее время испытывают кризис именно в системах описания, интерпретации. Или рамки постструктуралистского дискурса с его необязательными междисциплинарными аналогиями (и обязательными ритуальными ссылками на главных терминодержателей), или — имперсональная и маловразумительная «школьная латынь» искусствоведения и архитектуроведения образца 1960-х годов.
А вот Кириков так описывает дом, мимо которого я прохожу ежедневно: «Изогнутый щипец дома Бадаева вырывается вверх, как энергичный выброс самой стены, сдавленной тяжестью эркеров». Оказывается, можно и таким образом — просто, энергично и по существу, то есть исходя из предмета, а не из привнесенных дискурсов. Словом, питерскому модерну повезло — он дождался яркого, целостного, всестороннего исследования. Конструктивизм и советский неоклассицизм стоят в очереди. Заждались.
Александр Боровский.