Иван Яковлевич Билибин, тоже художник старшего поколения, на предложение эвакуироваться на Большую землю ответил: «Из осаждённой крепости не бегут». И продолжал работать в условиях бомбоубежища, в подвале Академии художеств, над серией иллюстраций. Он умер в феврале 1942 года.
За зимние месяцы 1941–1942 годов ЛССХ потерял 81 художника.
Люди искусства в полной мере разделили судьбу города и его жителей: участвовали в строительстве оборонительных сооружений, маскировке военных и культурных объектов, подготовке к эвакуации культурных ценностей, очистке города, дежурили в составе команды противовоздушной обороны. Любой труд, который мог принести пользу общему делу, выполнялся ими безоговорочно.
Но главным стало творчество. В первые месяцы войны работа художников — графиков и живописцев — была сосредоточена в основном на выполнении задач наглядной изобразительной агитации: создании плакатов, открыток, листовок, массовых картин. Профильные издательства оперативно осуществляли печать работ художников. Некоторые из этих работ существуют сегодня только в печатном формате, поскольку оригиналы нередко терялись «на путях войны».
Истощённые, на пределе сил, художники Ленинграда работали в холодных мастерских, при свете коптилок, при бомбёжках и обстрелах, сделав своим оружием карандаш, перо и кисть. Рисковали жизнью, выезжая за творческим материалом в места боевых действий.
В течение только первого года войны художники Валентин Курдов, Василий Кобелев, Иван Астапов, Василий Николаев, Анатолий Казанцев были командированы для работы в части действующей армии, Георгий Верейский, Ефим Хигер, Георгий (Юрий) Петров — в части и на корабли Краснознамённого Балтийского флота. Художники Александр Блинков, Тимофей Ксенофонтов, Василий Власов, Анатолий и Виктор Прошкины, Пётр Горбунов, Николай Быльев-Протопопов, Анатолий Кокош, Михаил Вербов, Эдуард Будогосский работали на партизанских базах.
Некоторые художники, помимо рисунков, делали «словесные зарисовки»: вели дневники. В обычной жизни дневник — это ежедневные, в зависимости от пунктуальности автора, записи, без общей идеи или темы. Можно писать о чём угодно, хоть строчку, хоть две, а то и целый рассказ. Критиков здесь быть не может, ведь записи очень личные, для себя. Недаром дневники считаются самым демократичным литературным жанром.
À propos
Боголюбов В. Я. (1895–1954) — скульптор
Герец М. П. (1900–1942) — живописец, график
Лапшин Н. Ф. (1891–1942) — живописец, график
Пакулин В. В. (1900–1951) — живописец, график
Прошкин В. И. (1907–1983) — живописец
Кобелев В. А. (1895–1946) — график
Загоскин Д. Е. (1900–1942) — живописец, график
Холодов И. Ф. (1898–1942) — график
Почтенный А. П. (1895–1942) — живописец, график
Серов В. А. (1905–1968) — живописец, график, во время войны возглавлял ЛССХ
Остроумова-Лебедева А. П. (1871–1955) — график, живописец
Тернер Уильям (1775–1895) — английский художник
Уистлер Джеймс (1834–1903) — англо-американский художник
Павлов С. А. (1893–1941) — живописец, график
Корнилов П. Е. (1896–1981) — искусствовед, коллекционер, во время войны — редактор издательства «Искусство»
Николаев В. А. (1906–1943) — живописец, график
Ксенофонтов Т. И. (1912–1990) — живописец, график
Горбунов П. А. (1891–1968) — живописец, график
Доброклонский М. В. (1886–1964) — искусствовед
Рылов А.А. (1870–1939) — живописец, график
Бобровский Г. М. (1873–1942) — живописец
Медельский А. И. (1892–1943) — график
Земцова А. М. (1904–1989) — искусствовед
Однако блокадные дневники — это особый жанр. Записи блокадных дневников могут быть не систематическими, разрозненными, очень личными, но все они пульсируют общей болью: голода, холода, потери родных, друзей, коллег и собственного выживания. Тема боли объединяет эти записи и превращает в трагическое повествование.
В фондах ЦГАЛИ СПб сохранились дневниковые записи художников Н. М. Быльева-Протопопова и А. В. Каплуна.
Николай Михайлович Быльев-Протопопов (Быльев — творческий псевдоним) с начала войны и до середины мая 1942 года жил и работал в здании ЛССХа на ул. Герцена, в помещении, где обосновались художники творческого объединения «Боевой карандаш». Записи, которые он вёл, разрознены, не всегда с указанием числа и месяца, а чаще датированы только годом события.
Жизнь в коллективе не позволяла Н. М. Быльеву-Протопопову надолго погружаться в собственные проблемы. Гораздо больше он писал о своих коллегах, чем о себе, про общие дела и печали. Находясь на казарменном положении, художник не мог методично фиксировать происходящее. Но нашёл способ сохранять детали прожитых событий. Свои «словесные зарисовки» делал в карманной записной книжке, вдвое меньше почтовой открытки, которую всегда носил с собой. Затем при удобном случае и физической возможности расшифровывал детали. «Стремлюсь заносить впечатления в каждую подходящую минуту. Услышанное — это самый летучий материал, требующий немедленного закрепления записи. Не то — выветрится и будет утрачен безвозвратно», — написал художник в декабре 1941 года.
Адриан Владимирович Каплун жил во время войны в своей квартире в центре города. Дневник вёл систематически, делая записи чернильной ручкой, а иногда карандашом. Указывал не только год, месяц, число событий, но порой и день недели, по форме приближая свои заметки к классическому определению жанра. Записи начинают складываться в полноценные дневниковые с 14 сентября 1942 года. По изменениям почерка, краткости зафиксированных событий или их отсутствию в какие-то периоды можно догадаться о физическом состоянии художника. «Какой большой перерыв! Сколько прожито за этот срок!». Интонация дневниковых записей А. В. Каплуна иная, чем у Н. М. Быльева-Протопопова. Видимо, домашнее одиночество художника усугубляло его чувство тоски и горечь воспоминаний о жене Вере, умершей от голода в марте 1942 года в этой же квартире.
Фрагменты записей из обоих дневников запечатлели жизнь ленинградских художников в осаждённом городе.
Из записей Н. М. Быльева-Протопопова:
8 сентября пал Шлиссельбург. Всякое железнодорожное сообщение с Ленинградом прервано.
11 сентября наши части оставили Красное Село и Петергоф.
12 сентября ожидается штурм Ленинграда.
12 и 13 сентября беспрерывные тяжелые бои у Пулковских высот, в Детском, в Павловске. Немец не прошел.
12 сентября — третье снижение норм выдачи хлеба.
Сентябрь 1941
Разбомблены и горят Бадаевские склады. Мой сосед по квартире Михаил Панасенко — пожарник. Он наведался домой с казарменного и рассказал: ходили по глыбам жженного сахара, печеных и совсем сгоревших яиц – десятки тысяч консервов, крупы – да и всего.
Весь день налеты. Воздушные тревоги длятся долго. Сигнал отбоя, короткая передышка, и снова сирена. Мы обязаны оставлять работу и спускаться в убежище. Три раза так и делали, в четвертый — надоело — продолжали работать. С опозданием пошли обедать. В столовой застает нас пятая воздушная тревога. Каменный пол под нами вдруг подпрыгнул и стены пятиэтажного здания содрогнулись. Звук сильного взрыва и мгновенно — мертвая тишина. Все напряженно прислушиваются. Большая бомба упала где-то совсем рядом. Наконец отбой. Нас выпускают из подвала. На месте углового дома, выходившего на Кирпичный и на улицу Герцена — груда рухнувших стен.
13 ноября горторготдел объявил о новом уменьшении пайка. Теперь рабочим всего по 250 граммов, служащим и иждивенцам по 125 граммов хлеба.
Декабрь–январь 1941
Для встречи нового 1942 года кто-то из нас предложил роскошно сервировать стол. Мысль была подхвачена: что ж краски имеются! И вот появился стол, уставленный тарелками с нарисованными на них ветчиной, сыром, колбасой, паштетом, икрой, винегретом. Новогодний маскарад пустых тарелок!
[1 января 1942]
Наутро в литографской мастерской началась обычная работа. В десятом часу кто-то потрогал неподвижного Гереца и сказал: «Тепленький. Спит». К обеду хотели его поднять, но он лежал уже с холодным остывшим лбом. Герец в нашей среде был первой жертвой смерти от голода. Надо не давать себе согнуться, надо хоть «шевелиться», если не в состоянии «действовать». Не можешь «бурлить» — «булькай», но не теряй признаков жизни!
Январь 1942
Обросший бородой, опухший Лапшин метался в поисках шприца для камфары. В темном коридоре ЛССХа он открывал подряд все двери. «Умирает жена, жена моя. Товарищи есть у кого-нибудь шприц?» Молчание. «Товарищи, прошу вас, умоляю, шприц». Вялый голос: «Откуда же у нас, милый Николай Федорович».
Василий Петрович, сосед мой сапожник, позволил взять мне сапожной мази, и сам не взял за это ничего. Я принес с собой в газете большущий кусок, с килограмм примерно. Запах — рыбный и отдает дегтем. В общем — съедобно.
Январь-февраль 1942
Наведывается скульптор Боголюбов. Он почернел как икона.
Вячеслав Пакулин — всегда «громкий». «Вот номер, я вам доложу! Току нет и не будет! Значит — все в порядке! На станции лопнули трубы и ток весь вытек. Готово дело! Оставайтесь при коптилке. Я вам доложу, я был возмущен этим: сколько вырезали сразу талонов! У всех вырезали по два, а у меня выхватили три. Готово дело! Кончен бал! «Они» нас обкрадывают, обвешивают. Подохнем, если по три будут выхватывать». Подобная бурная тирада — хоть кого, даже самого вялого, сникнувшего заставит очнуться, поднять голову. Он ничуть не крепче любого из нас — такой же «в чем душа». Один лишь отмороженный нос его — румяный, а впалые щеки — совсем зеленые. Замерзает, как и все мы. Влез вот в женино пальто — какая-то на нем пятнистая под ягуара меховушка, шея раз десять обмотана шарфом, на ногах дамские фетровые боты, заправленные в мужские галоши. Но только духом он поупрямее многих. Живут Вячеслав Пакулин и его жена — художник Мария Александровна Федоричева в убежище, т.е. попросту в подвале. Федоричева плетет маскировочные сети.
Страшная стужа на улице, мороз в наших стенах. Как не пеленаюсь я в сорок одежек — на моем тощем теле все болтается. Коченею. Крови мало — не греет.
Хлопнула дверь, мимо прошел Виктор Прошкин. Что-то необычное в его облике сразу привлекло внимание. Что же? Чистое лицо! Чистое и какое-то умиротворенное. Секрет вскоре просочился в наш «аквариум»! Оказывается, поблизости, на Гороховой, некий предприимчивый житель подвального этажа устроил у себя настоящую баньку. Соорудил каменку, полок, запасал воду, парно натапливал. Стоимость мытья — паек хлеба.
Кстати, в январе [1942] пока еще не совсем иссякли у меня силенки я побывал дома на ул. Марата. Но в комнату не попал. Меня не пустили. Ее заняла ловкая соседка по коммунальной квартире <...>. Она через закрытую дверь прокричала мне, что я уже умер. А когда я возразил, что нет, вот я живой, налицо, стою за дверьми — она отрезала, что в этой квартире и этой комнате я больше не живу и делать мне тут нечего. Я спустился во двор, в домовую контору и обратился к управхозу. Это была бодрая на вид молодая женщина — Лиля. Вместо сочувствия мне и помощи — она принялась издеваться надо мной. Я заметил, какие злые у нее глаза. Так ни с чем и поплелся я обратно в ЛССХ. Есть среди ленинградцев мародеры, люди с черной душой. Всеобщее бедствие для них лишь счастливый случай, чтоб погреть руки.
Февраль 1942
Где-то на ленинградских складах найдены бочки соленых кишок, предназначавшихся для колбасных изделий. Из этих кишок делается теперь фарш, а из фарша — паровые без поджарки, без жира котлетки. Разжевать такую котлетку невозможно, — можно только откусывать и глотать.
Открылись Казачьи бани в переулке Ильича, на Гороховой. С Васей Кобелевым мы сговорились помыться и побрели. По Гороховой перешли мост через Мойку, а на второй более крутой мост через канал Грибоедова взойти не смогли — ноги совсем ослабли, на льду никак не слушаются. Потоптались, потоптались и вернулись назад.
Морозы лютые. О том, что б на улице взять карандаш хоть на пять минут — нечего и думать. Выхожу к углу на Исаакиевскую площадь, или к Петру, подолгу стою и наблюдаю, а запомнив хорошенько — спешу назад и рисую по памяти. Пером (черной гуашью) повторяю с набросков, когда (в десяток штрихов) удается все же сделать их на улицах.
Отъезд Николая Андреевича Тырсы и Володи Малышева был 22–25 января. Тырса переехал через Ладожское озеро, и умер на том берегу, после того как его сытно накормили.
Загоскин[1] умер 2-го февраля, а на 3-е был назначен его отъезд.
Иван Холодов[2] уехал 3-го и умер в дороге под Тихвином.
Николай Федорович Лапшин умер 22 или 23 февраля.
Алексей Почтенный — 26 февраля. Какая горестная хроника!
Март 1942
Водопровод не действует. Ленинградцы берут воду в проруби из Невы. В кастрюлях, ведрах, бутылях, чайниках, везут домой на саночках. Фигуры согбенных женщин и мужчин набрасываю на листках в записной книжке.
Днем обычно выхожу на Исаакиевскую площадь — угол ул. Герцена и площади, и остаюсь там сколько хватает сил держаться на ногах и сопротивляться окоченению. Мороз беспощаден. Наблюдаю и запоминаю рисунок и цвет и подетально и общей картины площади с бредущими дистрофиками. Потом возвращаюсь в ЛССХ и по зрительной памяти рисую все, что запомнилось из наблюдений.
Вчера нас выводили скалывать лед во дворе одного из домов на проспекте Майорова. Толстый лед пожелтевший от мочи и следов голодных поносов. Канализация дома заморожена. Всю зиму не работала. К весне почти все обитатели этого дома вымерли. Уборкой двора заняться некому. Это досталось художникам. Лом поднимаешь с натугой. Нагружать лопатой сколотые глыбы в корзины на санках — тоже не легче. За работой все мы размялись, согрелись и заметно повеселели.
Апрель 1942
Ярослав Сергеевич Николаев притащил мольберт и раскрыл ящик с красками. Желание работать у всех заметно крепнет. Здоровье прибавляется лишь по капельке. Но все это восполняется другим образом: сознанием о необходимости «не упустить время». Днем наша комната теперь зачастую на запоре — все на зарисовках. Объявлен просмотр эскизов к весенней выставке.
10 апреля 1942
Так заметно много эвакуировалось ленинградцев в течение марта, что в магазинах за продуктами даже в первый день выдачи нет очередей. Все это на руку нам — остающимся ради работы в Ленинграде, или, как некоторые из нас изъясняются в более высоком стиле: ради выполнения своего профессионального долга.
2 мая 1942
Вчера 1 мая мы подбирали у нашего парадного (с ул. Герцена) горячие осколки шрапнели. Серов откуда-то возвращался и вошел в парадную буквально в момент разрыва снаряда.
1942
Мы получили разрешение на зарисовки по Ленинграду. Сделать их необходимо — это долг наш, художников. Если в мае блокада будет ликвидирована, то облик города, стойко выдержавшего осаду, быстро изменится. К сегодняшним нашим рисункам не пропадет интерес и через сотню лет.
Из записей А. В. Каплуна
14 сентября 1942
Вчера был у Анны Петровны Лебедевой-Остроумовой. Уже стемнело, когда мы прощались. Две недели она была больна. Никого не пускали. Так жаль ее дни, очень наполненные до краев работой. Теперь, когда все движения должны быть на учете даже у молодого человека, а у нее тем более, пожилого…
16 сентября 1942
Был у Анны Петровны. В начале вечера Анна Петровна с восторгом говорила о Тернере, на котором она училась акварели. Уистлер и он были ее путеводными огнями.
17 сентября1942. Четверг
Я чувствую, что зимой мне необходимо умереть. Эвакуация закончилась. Нет больше надежды уехать. В Центральном Бюро Эвакуации (Невский, 26) мне передала Анна Петровна следующее — была ее знакомая жена профессора Х — и ей отказали в выезде, указав, что когда было можно — вы не ехали.
10 января 1943
Только что кончили бухать зенитки, стало тихо и спокойно, как в могиле.
Сейчас ½ 12 ночи. Я всегда один. Я не скажу, чтобы я за все пятьдесят лет хотя бы скучал. Я не знал скуки, я не знаю этого чувства. Я знаю одно: так много всегда было нужно сделать и теперь, как никогда, я тороплюсь работать, думать и что-то сделать полезное для людей. Я счастлив, когда мне что-нибудь удается в работе.
12 января 1943. Вторник
Опять безысходные слезы и горе... Не позор ли умереть от голода? Очень часто я вижу перед собой Семена Павлова также умершего, как и десятки художников, от голода. Позор, позор!
10 апреля 1943
Отдал Корнилову 80 листов рисунков и акварелей для выставки в зале Камерной музыки.
5 августа 1943. Четверг
В столовой в 4 часа мне сообщили, чтобы я зашел к В. А. Николаеву в мастерскую по важному делу. Прождав его 1½ часа, я написал ему записку и засунул в замок его мастерской. Он ее никогда не прочтет... В 6 ч 10 мин. его убило снарядом на Екатерининском канале у львов наповал. Шрапнель. В больнице Куйбышева видел его вечером Пакулин. Ужас застыл в открытых глазах у Васи... Последние дни он так боялся обстрелов.
6 августа 1943. Пятница
Не мог работать весь день под впечатлением смерти Васи Николаева.
7 августа 1943
Ночь была беспокойная. Неприятель спустил 9 шаров, ослепительные солнца, которые уменьшаясь в облаке — гасли. Свет превышающий солнце. Можно при таком свете делать великолепные киносъемки. Работал под вечер эскиз маслом для нового договора «Зенитчики». Очень хочу сделать под новым углом зрения. Сделал бы правый берег Невы, где много мотивов видел летом, но нужно показать типичный Ленинград. Черная манера — размер ватманского листа.
8 августа 1943. Воскресенье
Был днем Ксенофонтов. Показал ему рисунки Бухары. Он, как и все видящие ее, очумел, устал. Захотелось ему поехать в Сирию и в Египет и Индию. Он еще надеется съездить туда! Я уже даже в Самарканд не надеюсь... Дождусь ли окончания нашей войны? Не будет ли со мной того, что с Васей Николаевым? Порой совсем нельзя выходить из дома. Что-то будет, что ждет нас? Вчера писал по памяти аул в Хевсуретии. Так хочется походить с котомкой, посидеть на горячих камнях, напиться чаю из котелка. Скоро ли кончится война?
13 августа 1943. Пятница
Горбунов П. А. заказал мне открытку. Он теперь зав. издательством ЛССХа.
15 августа 1943. Плохой день. Обстрел.
17 августа 1943. Обстрел с утра (10) сильный. Все гудит. Люди по площади бегают.
29 августа 1943. Воскресенье
Был у М. В. Доброклонского. Он ставит Рылова выше Бобровского за пейзажи и большую яркую оригинальность. Я высказал то, что круг работ Бобровского шире и первые его работы считаю выше, чем у Рылова. Рылов слишком декоративно условен.
1 сентября 1943. Среда
Сделал для ЛССХа оборот открытого письма. Были с Горбуновым у Серова. Он одобрил. Вечер у Сената. Прекрасный тихий, суровый вечер. Поздно. Нева довольно грязная. Идут 10–12 катеров вниз. Очень хороший мотив. У Сената прекрасный старый небольшой корабль с коричневыми окрашенными местами. Хочется работать, но все без натуры. Нет разрешения. Рисую украдкой. Читаю Делакруа. Какая сила и характер.
3 сентября 1943
Был у В. А. Серова. Он попросил Библию на шесть дней. Дал.
23 сентября 1943. Четверг
Вчера был Совет о Московской выставке. У меня 3 акварели больших идут.
Слезы сжимают горло. Глаза провалились. Грусть страшная, неизбывная. Все думаю о моей дорогой Верочке. Сегодня у нее на могиле. Но где она лежит, в котором месте — я никогда не узнаю. Это думает так тот командир, худой, худой и истощенный, которого я встретил у траншеи № 4. Он положил несколько тут же сорванных цветочков. Он горько плакал. Через 15–20 минут я подошел к нему и мы так близко поговорили об умерших обоих друзьях. Его жене было только 30 лет. Голод взял ее от него. Дочь свою 16 лет он спас от цинги.
7 декабря 1943. Вторник
Все дни обстрелы страшные. 4 XI — против Союза большой снаряд. У нас в Союзе полетели все стекла. Вчера у ЛЕНИЗО большое разрушение и плохое настроение у всех. Как работать? Медельский (художник) раненый в пятницу (3.12) нашелся в субботу в больнице, 6 — в понедельник — умер. Оторвало правую руку и левую ногу. В страданиях умер.
Земцова[3] сама сегодня попала в обстрел, лежала без сознания на улице. Очень изменилась.
16 декабря 1943. Четверг
Собрание живописных секций. Очень хорошо говорил Серов. Да, мы мало работаем. Ночью (в 5 – 4½) обстрелы. Опять очевидно финны негодяи. Теперь в 11 ¾ – 12 ночи также обстрел. Как спокойно в те дни, когда нет этого гула и жертв. Когда их усмирят?
Почти 27 декабря 1943
Обстрел, глухая ночь 1.45. Мерзавцы или финны или немцы? Неприятно действует на нервы эта наглость и безнаказанность.
28 декабря 1943. Вторник. Час ночи 20 мин.
Опять обстрел. Нужно работать, а в душе тревога. Вот, вот разнесет весь дом. Неужели это подлецы финны безнаказанно бьют и людей и жилища? Когда же им дадут по рукам. Сделал две открытки. Это уже 10 или 11-ая открытка. Сколько у меня терпения! Работаю 14–15 часов в день.
5 января 1944
Вышел из бани и начался жуткий обстрел на Садовой, только успели выбежать из трамвая как снаряд <неразборчиво> много унес людей. Так близко я не бывал около смерти.
20 января1944
Наши войска прорвали фронт немцев. Блокада начинает кончаться. Дай бы Бог нашим скорую победу. Обстрелов уже третий день нет! Взяли Петергоф, Ропшу, Красное Село и др.! Все так рады!
21 января 1944
Взяли вечером вчера Новгород!
26 января 1944.
Сегодня взяли последнее гнездо, сильное, укрепленное немцами — Гатчино. С каждым днем все будет спокойнее на сердце, что меньше риска погибнуть от снаряда. Но еще боязнь в людях есть: есть опасность случайных выстрелов со стороны Финляндии.
27 января 1944
Когда я вышел из Публичной Библиотеки сегодня в 7.45 — через 1 минуту «важные сообщения» — это по поводу салюта с Марсова поля по поводу снятия блокады! Долго, долго ждал Ленинград этой минуты. Я подошел к Городской думе, башне и начался дождь ракет и выстрелы с Марсова поля. Небо все в различных ярких огнях!! Люди смеются и радуются и разговаривают друг с другом, как будто давно знакомые!
Ах, только многих уже нет в живых. Нет моей дорогой подруги Верочки. Теперь запишем, Юня, в эту тетрадку: работать (физически) так, как Александр Андреевич Иванов — много, тогда я сделаю обе задуманные мною тетради: «Старинные русские крепости и Кремли» и 2) «Провинциальные наши городки и усадьбы» — гравюры. Думается, что нужно издать самому. Нужно хлопотать. А хлопотать тогда когда есть уже материал. А 3) Ленинград во время блокады — литографии. Записываю и удастся ли проверить мне это самому — сбудется или нет, сделаю ли я, или почему либо не успею. Одно клише почти готово. Проверим себя. Увидим. Только в работе жизнь. Только в жизни нужна любовь к человеку, к делу своему, чтобы оно стало помощником тебе для праведной жизни.
nota bene
Орфография, пунктуация и стилистика оригинала полностью сохранены
[1] Загоскин Д. Е. (1900–1942) — живописец, график
[2] Холодов И. Ф. (1898–1942) — график
[3] Земцова А. М. (1904–1989) — искусствовед
