Докмейстер

— Ну вот, Андреич, нормально в машинах, — сказал мой помощник, — течи нигде нет, ни в одном отсеке, только в компрессорной чуть сочится, ну это так, пустяки.

Для него всё пустяки. Я попросил боцмана проследить, чтобы наготове был цемент и распоры.

И тут появились буксиры. Ещё задолго до этого мы услышали их гудки и пыхтение. Сразу вслед за ними поползла по фарватеру плоская тень «Загорска», стирая огни деревень на противоположном берегу.

Носовой буксир вошёл в пересечение наших прожекторов. Беспомощно полз «Загорск» на поводу
у буксира, лоцманский флаг повис на мачте. На судне было темно, и казалось, что команда покинула его.

Я подошёл к микрофону и крикнул:

— Эй, на судне, готовьте бросательный!

Носовой буксир прекратил работу, серая громада судна двинулась на нас по инерции, где-то позади неё надрывно загудел кормовой буксир. Этот гудок означал «одерживаю!». Несколько коротких всхлипов буксира — и тот замедлил ход.

— Что они там заснули, деятели? — крикнул мне боцман. — Конца подать не могут!

Но вот наконец хлопок. Как будто пастух ударил бичом, и в воздухе мелькнула выброска — пеньковый тонкий трос с грузом.

— Берегись! — крикнули с судна.

Теперь уже можно было различить матросов на баке.

Вдоль башен ждали наши рабочие. Тихо... Слышно было даже в динамиках, как стучат корабельные часы в нашем пульте управления. Сейчас самое главное — вовремя одержать судно, не давать ему навалиться на башню.

— Закрепили?

— Закрепили, — ответили сразу несколько голосов с верхней палубы судна.

Пора начинать выборку. Почему замешкался боцман на той, противоположной башне дока?

— В чём дело, Валя? — крикнул я в микрофон.

— Сейчас, — ответил он хриплым голосом, ему не нужно микрофона — просто крикнул вполсилы. Ребром ладони он забивает гвозди в сосновый брус.

Я всё же нервничал: главное — впереди. Загудел, как шмель, мотор шпиля — начали.

— Валя, пожалуйста, осторожней! — крикнул я в микрофон. — Ни в коем случае не наваливай на свой борт, только одерживай.

Мне всё время не дают покоя эти кили, торчащие с правого борта «Загорска», они могут свернуть нам клетки.

Только бы не поднялся ветер, сейчас нам надо вести судно очень точно.

Командует мой помощник, он покрикивает на матросов, особенно его раздражает неповоротливый толстяк Воронов. Я подбежал к ним. Воронов запутался с тросом, тяжело дышал. Втроём мы накинули несколько петель на барабан.

Наконец мы ввели судно, резкий всплеск — это отдали буксирный трос. Носовой буксир развернулся почти на месте и скользнул под тросами между бортом судна и углом доковой башни. Молодец, капитан, отлично проскочил!

Буксир загудел на прощание и растворился в ночи, только где-то за судном ещё видны снопы искр из его дымовой трубы.

«Загорск» вошёл в пространство между доковыми башнями. Матросы начали опускать мягкие плетёные кранцы. Пятна света от наших прожекторов осветили обшивку «Загорска», помятую и проржавевшую в далёких рейсах, лица матросов, капитана на крыле рубки и долговязого лоцмана в кожаном пальто.

Я вошёл в пульт управления: надо было проверить, всё ли готово у электриков.

Окна пульта открыты, и по гудению шпилей, по скрипу тросов, по голосам я продолжаю ощущать путь судна. В пульте сидит сосредоточенный и угрюмый Виктор.

— Ну и боцман, удивляет меня, опять поленился завести дополнительный трос. Ведь это же не просто обычное докование! Здесь на авось ничего не выйдет, здесь надо быть начеку! Ну совсем распустился, — ворчит он.

— Валя, — спросил я по микрофону, — со среднего завёл уже?

— Завожу, — крикнул он.

— «Завожу!» — возмутился Виктор. — Наверное, и не думал!

На судне перенесли трос на корму, передавали его через надстройки.

— Поджимайте к борту, сколько можно говорить! — закричал мой помощник.

Я побежал, перепрыгивая через тросы туда, где был натянут тонкий отвес: надо довести судно до него, потом отжать. Прожекторы поймали отвес в перекрестье.

Чтобы лучше увидеть, как движется судно, я встал на переходном мостике. Теперь боцман дал слабину — мы выводили судно по центру. Виктор на пульте замахал руками: мол, хватит. Терпение. Ещё какие-нибудь полметра. Стоп!

Тросы вытянулись. Я видел, какого труда стоило удерживать их. Кряхтел Петров, обеими руками вцепился во вьюшку Воронов, только боцман стоял не напрягаясь, придерживая трос ногой, для страховки он подсунул под вьюшку кусок доски. Я подозвал своего помощника, спросил, не было ли где стуков или треска, нет ли течи, и попросил его командовать в носу. Когда я вернулся в пульт, электрики уже включили щит, на котором загорелись зелёные и жёлтые лампочки. Можно начинать подъём.

Я повернул переключатель, и на всём стометровом пространстве дока начали вращение приводы клинкетов. О том, что они открылись, сообщили лампочки: погасли зелёные, загорелись красные. Щит был похож на огромное электропианино. Я взглянул на часы: было ровно два часа ночи.

<>

И вдруг истошный вопль: «Кренимся!» Это закричали на судне.

— Кренится! — крикнул боцман.

Я уже сам увидел, что плоский борт «Загорска» косо надвигался на окна пульта. Неужели всё-таки этот торчащий, поломанный киль упёрся в клетку. Если так, надо срочно погружаться и всё начинать сначала, иначе продавит палубу дока. Казалось, что крен достиг предела, и ничем уже не остановить падение, и вот-вот обнаружится хрупкость стёкол пульта и малая прочность бетонных башен дока, которые медленно начнут разваливаться. Вот оно — наказание за самонадеянность.

— Сообщите крен, капитан, — стараюсь говорить как можно спокойнее.

— Крен десять градусов.

— Десять градусов — ерунда, — сказал мой помощник, — у нас до двадцати «Полесск» доходил, и то ничего.

— Борис Андреевич, что вы медлите, — крикнул Виктор, — надо срочно грузить док!

— Чего раскудахтался, пустяки, а он орёт, — сказал мой помощник.

Всё у него пустяки, он видел вещи пострашнее, которые наше поколение представляет смутно:
в сорок втором его чуть не расстреляли, в сорок третьем он бежал из концлагеря — после такого нервничать по пустякам не стоит. Со всеми он легко находит общий язык, против начальства никогда впрямую не пойдёт, но делает всё по-своему. Доковые называют его лисой. У него действительно острый вытянутый нос и мелкие, лисьи черты лица. Он разворотлив и неутомим. У него я учусь выдержке.

Да, главное — сохранять спокойствие и не суетиться, люди ждут моего решения. Прошло несколько долгих секунд. Мы продолжали подъём. Судно начало выравниваться. Сначала незаметно для глаза, потом резкий рывок на другой борт, несколько колебаний, — вот, кажется, всё замерло. Так и есть.

— Крен ноль! — крикнул капитан судна.

— Я же говорил, ерунда, а вы «погружать, погружать», — сказал помощник.

Он вышел на палубу, я услышал, как он рассказывает матросам, что только он не хотел погружать, а знал верняком, что всё обойдётся. Старик хочет подчеркнуть, что он здесь голова, а если бы не он — провозились бы до утра. Что ж, пожалуй, он прав.

À PROPOS

Редакция благодарит автора за разрешение опубликовать отрывок из его «Записок докмейстера» («Пятый док»).

Писатель Олег Глушкин в 1960 году окончил Ленинградский кораблестроительный институт. Докмейстером работал на калининградском заводе «Янтарь». Автор семи книг повестей и рассказов, преимущественно морской тематики. Завершённые им в 1966 году «Записки докмейстера» были в несколько изменённом виде впервые опубликованы в журнале «Нева» в 1971 году под названием «Пятый док»

Обложка публикации:Докмейстер Олег Борисович Глушкин.

Олег Глушкин.

Фотография 1960-х годов из личного архива писателя.