Дмитрий Шагин

Забавно, что брали обычно «маленькую и две большие» — это была фишка такая. Мой батя, Владимир Николаевич, всегда так делал, да и очень многие. «Большая» — обычная пол-литровая кружка, стоила 22 копейки, а «маленькая» — 0,25 за 11. Она была такая точно, как большая — бочоночек с рифлёными боками. Две большие — наверное, чтобы два раза в очереди не стоять... А вот маленькая — это что-то фантастическое, нигде в мире такого не встречал. Её выпивали сразу у прилавка — залпом, пока продавщица наливала две большие. А потом уже спокойно брали эту парочку и отходили куда-нибудь на ящички, на досочки, присаживались... Конечно, никаких столиков, туалетов не было. И там уже спокойно под разговор, под «Беломоринку» пили. У кого-то рыбка была — люди у нас любят рыбу ловить. Её сушили и совсем маленькой занюхивали, а кусочками побольше делились друг с другом.

Пивной ларёк был важной составляющей городской культуры: выход к ларьку — это то, что объ­единяло людей. Ходили и компаниями, и рабочими бригадами, а кому было одиноко — приходили по одному — найти собеседника, пообщаться. Ларёк — это был такой клуб, где можно обсудить новости. Как у Ильфа и Петрова — пикейные жилеты собирались, этакие знатоки, и обсуждали свои проблемы.

Главная байка, связанная с пивом, — то, как его разбавляют. На заводе всё варили очень строго — по ГОСТу, заливали в большие жёлтые цистерны, в которых пиво развозили и переливали в резервуар ларьков. Уже там начинались махинации. Потом ещё разбавляли продавцы. Взамен отлитого пива добавляли воду и стиральный порошок — он давал густую, красивую, насыщенную пену и придавал горьковатый вкус. Не знаю, правда ли это, но, может, так хорошо варили, что пиво выдерживало разбавление. Говорили, что продавать часть пива «налево» было очень прибыльно, поэтому устроиться в пивной ларёк было непросто.

Я, правда, знаю и такую историю. Один мой интеллигентный приятель, коллекционер живописи, как-то решил подзаработать. Устроился в пивной ларёк, заплатил некий «членский взнос» — как полагается. Но поскольку он выпивающий был, то быстро напился и сказал: «Братки дорогие, всем пиво бесплатно!» И устроил там коммунизм. Все были очень рады. В результате он оказался должен какую-то огромную сумму и его выгнали из ларька. По сути, был Митьком того времени — начала 80-х.

Разливали пиво обычно женщины. Мужчины не очень-то справлялись с соблазном. А женщины всё-таки это пиво не пили. Сейчас культура изменилась. Тогда — что у ларька, что в пивбаре — был мужской клуб. Конечно, все знали ларёчницу, все дружили, и она всех знала: «Тебе как сегодня, тёпленького?» У неё было два краника: можно было налить холодное или подогретое пиво. Зимой в сильный мороз ледяное пиво тяжело для горла, да и в голову теплое ударяло быстрее. У Цоя есть строчка: «Весна, я больше не грею пиво» — сегодня, неверное, не очень понятная молодёжи. Но кто-то принципиально пил холодное — мол, настоящие мужики не греют.

Сдвоенный пивной ларёк обязательно стоял около любой бани. Собственно, я как бросил пить пиво, так и в баню перестал ходить. Баня — тоже мужской клуб, куда приходили пивка попить, поговорить, и не было такого стремления напиться и упасть. Кстати, пиво подавали даже в Эрмитаже — замечательное, бутылочное. А когда я закончил художественную школу, мама устроила меня работать в типографию имени Ивана Фёдорова. Хотел художником, но сказали: сначала поработай переплётчиком на конвейере. Это был 1975 год. Мне там очень понравилось: в перерыв в рабочей столовой были очень вкусные обеды и обязательно хорошее бутылочное пиво «Жигулёвское» — никто, естественно, не нажирался этим пивом.

То есть был дефицит, но не было алкогольного ажиотажа. Была культура пивопития. Нельзя было представить, что кто-то в автобусе пиво пьёт, неприлично было даже кушать мороженое. У нас же город высокой культуры быта. У ларька, конечно, можно. Ларёк — это безъядерная зона, можно было отдохнуть.

Мой любимый ларёк находился недалеко от входа на Смоленское кладбище. Сейчас там, конечно, всё изменилось. На берегу тогда стояли катера и берег был живописный, ещё не забран в гранит, люди сидели на каких-то брёвнышках. Там всегда собиралась такая компания. Всё происходит зимой. Себя я изобразил на поленнице каких-то брёвен — сел с кружечкой, наблюдаю пейзаж. И там призывный свет такой в окошке, удивительно сакральное место этот ларёк. У продавщицы белая шапочка, белый передничек. А белые ножки…Я когда-то написал такой стих, вдохновившись картиной Питера Брейгеля «Падение Икара». У него на переднем плане мужичок землю пашет, на заднем — кораблюшечка плывёт, солнце садится или встаёт. Спокойное коловращение жизни. А то, что упал бедный Икарушка, никто не заметил, потому что у всех всё хорошо. А у меня этот же брейгелевский Икарушка падает в воды Смоленки. Стих там такой:

А у Икарушки бедного

одни только белые ножки торчат

из холодной зелёной воды.

Посвящается стих Питеру Брейгелю, но это уже питерский мотив: вот церковь видна Смоленская, а справа будка, оставшаяся от бывшего трамвайного кольца, — там собирались кондукторы на пересменке. Мороз, мужики в валеночках, шапках-ушанках. А Смоленка не застывала, наверное, из-за стоков завода, который там рядом.

Кстати, и особых драк у ларьков не помню. Хотя, конечно, были ситуации, когда некоторые пытались без очереди попасть. Помню как раз около «Мухи», на углу Пестеля и Соляного, стоял ларёк и там студенты толпились. Какой-то каратист из числа студентов пытался прорваться без очереди. А мужик-работяга упёрся — у него тоже, видимо, перерыв небольшой. И каратист стал перед ним махать руками, делать какие-то восточные пассы. Мужик сказал: «Не понял!» и дал ему по физиономии, сразу сбил с ног. Студент на этом не успокоился, встал и снова начал прыгать. Мужик из очереди опять сказал: «Не понял» и со второго удара каратист куда-то улетел. Но это была даже не драка, а скорее сценка. А милиции у ларьков я особенно не видел. Как-то всё решалось само и было всё хорошо.

Когда уже шла война в Афганистане, начались всякие запреты и ограничения. Я работал в котельной. И мы с напарником заступили на смену. Вернее, он мне её сдал, я её принял, мы расписались в журнале и пошли пить пиво. Подходим к ларьку на Петроградской — на Карповке, а там объявление: лицам до 21 года пиво не продаётся. Мой товарищ, работяга и алкаш, как увидел, сразу разгорячился, стал возмущаться: это как же так! Помирать в Афгане можно до 21 года, а пива нельзя?! Они же помрут — даже пива не попьют!

А потом появилось ещё одно правило: до работы нельзя пить пиво. Скорее всего, это были уже горбачёвские времена, когда вышло постановление от 16 мая 1985 года — тогда начали виноградники вырубать, стали модными безалкогольные свадьбы и пиво оказалось не в чести, зато появились коктейли «Два пшика» и прочие ужасы. И пивная культура постепенно стала перемещаться с уличных ларьков в пивбары. Причём у них были ослепительные народные названия, например «Мутный глаз», — такой был практически в каждом районе свой. Конечно, это не бары-рестораны, как сейчас, туда даже зайти страшно было. Пили стоя, всё было очень брутально. Была вывеска: «Требуйте долива пива после отстоя пены». И черта нарисована — до какого уровня надо наливать. И люди тоже обычно брали по две кружки: надо как-то подождать, когда пена отстоится… А иногда пиво кончалось. И появлялась эта жуткая табличка — «Пива нет».

У пивных ларьков была своя особая жизнь, свои местные авторитеты. На эту тему вторая картина — «Выход пахана к ларьку». Сцена эта была в 80-е годы у ларька на юго-западе города, где Володя Шинкарёв жил. Как-то я наблюдал, как туда вышел пахан. Он уже был бритоголовый, в спортивной одежде, водолазке, с приспущенной курткой — чтобы плечи были лучше видны. Этакий спортсмен. Сразу стало понятно: смотрящий вышел. То есть в конце 80-х за всеми такими злачными местами стояли свои авторитеты, которые контролировали, чтобы всё нормально было, выполняли где-то даже охранную функцию. Вот как на картине вокруг него началась суета — мужики заволновались, кто-то бросился ему кружку поднести, кто стакан. 

Были бары посолиднее. Туда ходили более состоятельные люди — военные, офицеры, итээровцы. Там пиво стоило чуть ли не 30 копеек и были столики, подавали закуски, кусочки солёной рыбки, сушки, солёную соломку, которая тоже была дефицитом. На Васильевском был знаменитый пивбар «Гавань», который облюбовали курсанты Макаровского училища. Мой приятель моряк Конь, ныне уже покойный, как-то пришёл в этот бар с товарищем. Официант его спрашивает: «Сколько вам пива?» — «Ну, видите, нас же двое!» — «Но сколько пива принести?» — «Нас же двое — 60 кружечек!» Они сели за столик и всё было заставлено этими кружечками. Но им-то кружек хватило, а остальные посетители начали роптать — им уже не досталось.

Незадолго до обеда — а пивбары тоже закрывались на обед, только позже, чем учреждения, — могли кончиться и кружки, и само пиво. Помню, как-то без пяти минут обед врывается в бар учитель СХШ, что на Детской улице, который ещё меня учил, и требует пива. А там — всё, не наливают! А я вижу, что ему и правда очень надо: горят колосники... Кричу ему: «Там на углу Среднегаванского в сдвоенный ларёк "Мартовское” завезли!» (Обычно же было "Жигулёвское“ везде, а "Мартовское“ было тёмное, более сладковатое, типа портера. Не все любили его, правда). И он убежал на Среднегаванский, а я чувствую, что, если ему сейчас не выпить кружечку, он и помереть может. Ведь почему пиво пили с похмелья? Мало того, что там алкоголь. Там ещё витамин В, который очень нужен в таком состоянии. С алкоголем вымываются все витамины, жизнедеятельность прекращается в организме. А когда выпивали пиво — оживали. Действительно чудодейственный напиток.

Бутылочное пиво было лучше, чем в ларьках, но его завозили только в рестораны. Самый главный бар, где подавали именно бутылочное пиво — для особо богатых людей, — это «Белая лошадь». Я сам, конечно, не мог себе его позволить. Мы ходили туда с музыкантами, с Дюшей Романовым, но для этого уже были какие-то спонсоры. И бутылка там чуть ли не 50 копеек стоила. Причём туда завозили чешское пиво. Это по тем временам было что-то сумасшедшее: оно могло стоить и рубль — просто атомные цены.

Конечно, самые умные люди попадали на завод — Степана Разина, «Красную Баварию». Это называлось экскурсиями. Там давали свежесваренное пиво. Потом — пивное сусло, концентрированное пиво. У людей были самые замечательные воспоминания: пойти на экскурсию — продегустировать продукцию. Кто-то умудрялся ещё с собой забрать. Дюша Романов, мой друг, как-то принёс оттуда неразбавленного пива, самого-самого вкусного.

А ещё мне очень нравилось эстонское пиво. Как-то мы делали выставку в Усть-Нарве с Кирой Миллером, и к нам приезжал Саша Флоренский — у него там была дача. Бутылочное пиво там стоило 41 копейку. А пустая бутылка — 20. В Ленинграде с бутылками было сложно: приходилось искать, стоять в очереди, нести, где-то сдавать. А там — сельский магазинчик чистый, в окошечке напротив принимают бутылки. А поскольку Усть-Нарва была курортом, люди отдыхали: просто выпивали пиво и бутылку бросали — что там 20 копеек! Надо было найти две пустые бутылки, добавить копейку и получалась 41 копейка на полную бутылку. Дальше — выпить её и найти ещё одну пустую, но добавить ещё копейку. Это была целая финансовая пирамида. Столько пива уже было не выпить, и под конец у нас накапливалась сумма уже на вино плодово-ягодное, которое стоило уже рубль две — эстонское, вкусное!

Было у нас несколько акций, связанных с ларьками. Мы разрисовали пивной ларёк в честь десятилетия ленинградского рок-клуба в 1991 году. Это была выставка в павильоне № 5 в «Гавани», там показывали различные реалии ленинградской рок-музыки. А Митьки нашли пивной ларёк и прямо на территории «Ленэкспо» все вместе его разрисовали. Получился такой арт-объект. Второй ларёк разрисовали работающий, что было гораздо интереснее: действительно, искусство Митьков — в массы. Он находился недалеко от Ждановки, у моста на Крестовский остров. Это уже была перестройка, режиссёр Валера Наумов снимал фильм о городах-побратимах Рио-де-Жанейро и Ленинграде. Он решил, что самое интересное в культурной жизни Ленинграда — Митьки и снял фильм, как они разрисовывают действующий пивной ларёк. Пиво лилось рекой, кругом пена — настоящий экшн. Мне очень понравилось. Он долгое время стоял, люди ходили смотреть на эти разные сюжеты, в том числе про Икарушку. Потом его, видимо, закрасили со временем, куда-то это делось.

Что касается меня на нашумевшей обложке. Где-то есть вырезка из английского журнала Rolling Stone — «Кто же изображён на советском диске Led Zeppelin»? Тропилло выпускал западную рок-музыку, так на четвертом альбоме Led Zeppelin есть мужик — типа Митёк английский, в рабочей одежде тащит вязанку хвороста. У нас была идея снять продолжение: он уже притащил эту вязанку, прислонил у ларёчка и стоит с пивком. Но нам надо было сделать, как у Led Zeppelin, —негородской пейзаж. Нашли неработающий пивной ларёк в Ольгино. И там на лоне природы снимали фотографию для обложки. Она тут же стала известной, потому что узнаваемый Митёк в тельнике, ватнике, в штанах с заплатками и мятой шляпе — у английского героя была какая-то шляпа. И англичане долго обсуждали, что же имели в виду русские.  

Об алкоголе вообще и о пивной культуре города в частности Дмитрий Шагин рассказывал по настоятельной просьбе ЖУВЦ «Адреса Петербурга» исключительно в культурологических целях и только в прошедшем времени. Сейчас Дмитрий является последовательным противником употребления любых спиртных напитков.

Дмитрий Шагин – петербургский художник, один из основателей творческой группы «Митьки» (1984).

Его картины находятся в собраниях музеев:

Государственная Третьяковская галерея. Москва

Государственный литературный музей. Москва

Государственный Русский музей. Санкт-Петербург

Государственный музей истории Санкт-Петербурга

Музей Нонконформистского искусства (Пушкинская, 10). Санкт-Петербург

Центральный выставочный зал «Манеж». Санкт-Петербург

Государственный музей «Царскосельская коллекция». Пушкин

Пушкинский музей-заповедник

Музей творческого объединения «Митьки». Санкт-Петербург

Новосибирский государственный художественный музей

Архангельский музей изобразительных искусств

Музей Зиммерли Ратгерского университета. Коллекция Нортона и Нэнси Додж, США