В своей книге «Коррида 1 мая», описывая творчество кубистов, Жан Кокто делает замечание: «Если раньше здание сооружалось с помощью лесов, то отныне, с 1912 года, придется признать, что художник может оставить леса и убрать само здание, да так, что при этом в лесах сохранится вся архитектура». Конструктивная природа нового искусства сменила картинные, по Кокто «бутафорские», ландшафты старого. С архитектурной точки зрения кубизм, если понимать его как графику строительных лесов и способ проектного мышления, в Санкт-Петербург еще не пришел. Может быть, и не должен приходить, как считают, например, любители гуммиарабиковой фотографии.
Петербург – город, в отличие от Москвы, не лесной; с момента его основания – это борьба с лесом, когда нетрезвый Петр рубил просеки на Заячьем острове, а вырубленный лес почти целиком уходил на осушение топей и мощение дорог (первые несколько лет доморощенного плотницкого зодчества не в счет). Это Москва в свои 300 лет, то есть до появления в ней итальянских архитекторов, была городом деревянным, лес природный городом не уничтожался, а реструктурировался в лес строительный – столбы, бревна, брусья, срубы, заборы, столпы. В Москве даже дворяне были столбовыми. Совсем не то Санкт-Питер-Бурх, где языческий герой леса, как мы знаем, был побежден гением Петра (то есть камня), где «ордероносные» европейские архитекторы разыгрывали барочные пьесы с чистого листа и где столп был возведен один-единственный – Aлександрийский.
Петербургская архитектура – строительство живописных граней, а не графических ребер. Никакого леса и лесов, то есть стоечно-балочной системы, только стены, в лучшем случае аркады, и декорации; даже колонна «Здесь», как с большой буквы адресовались письма по Ленинграду, своим происхождением обязана не крито-микенской культуре, а перспективному театру Себастьяно Серлио. Любимое многими сравнение Петербурга с Венецией, «городом тотальной акупунктуры», построенным на миллионах деревянных свай (pali), также не срабатывает. Разом спущенная вода в этих городах привела бы к противоположным результатам: в одном открылся бы гипостильный город-лес, в другом – пустые шлюзы города-каземата.
Если бы не потребность в лесе и лесах для строительства каменных зданий и если бы не эпизодическая необходимость в косметическом ремонте, когда без строительных лесов практически не обойтись, Петербург пережил бы отсутствие и мифологического леса, и технологичного подлеска без всякого культурного ущерба. Однако время от времени, как с монферрановым собором или празднованием трехсотлетия, строительные леса в городе возникают, принося с собой проблемы урбанистической идентификации.
Если Москва, по-прежнему населенная духами леса, свои строительные леса проращивает, порождает, вызывая у горожан чувство первобытного страха перед скрытым за лесами новым, неизведанным и тем не менее родным, то в Петербурге явление строительной конструкции должно скорее ассоциироваться с заходом в порт чужого парусного судна. Корабельные реи и мачты, похожие на строительные краны и деррики, эту ассоциацию усиливают. Ремонтный док судно рано или поздно покинет, все, слава Богу, оставив как прежде.
Что для москвичей становится ожиданием чуда (сейчас леса снимут, и за ними откроются хоромы неземной красоты), оборачивающегося в результате юдой (iудой), для питерцев – deus ex machina, театральный бог из машинного отделения, творящий временные драматические эффекты. Строительные леса «Здесь», в силу своей изначальной чужеродности, сами по себе есть другая, в питерском контексте современная архитектура. И если современная капитальная, а не пара-архитектура в Петербурге когда-либо появится, она напомнит нам строительные леса.
Обложка публикации: архитектор Юрий Аввакумов. Фотография Майкла Гована.
