Родился я в Курганской области Западной Сибири, селе Воскресенка Половинского района, и прожил в деревне до четырнадцати лет. Вспоминая о том времени, хочется сказать словами Набокова: «моё детство было совершенно». Думаю, человек, имеющий деревенское детство, это очень счастливый человек.
Я вырос в преподавательской семье — родители всю жизнь работали в школе. Отец мой был дирижёром-хоровиком, способным музыкантом-инструменталистом, имел очень хороший голос, владел баяном, фортепиано и балалайкой. Собственно, от отца как музыкант я и пошёл. Но моя музыкальная судьба сложилась весьма драматически.
В детстве заниматься музыкой я категорически не хотел, хоть и владел баяном и даже выступал на каких-то местных культурных мероприятиях. Отец, будучи педагогом, к сожалению, не нашёл ко мне подхода и не смог с малого возраста заразить меня игрой на инструменте, поэтому музыкальной школы я не оканчивал. Я очень рано пришёл к убеждению, что вот сейчас заниматься музыкой не буду, хоть убейте, а потом через какое-то время обязательно стану музыкантом.
В результате этого конфликта в 1965 году я попал в Свердловское суворовское военное училище. В моём архиве сохранился документ, где детской рукой написано заявление начальнику областного военкомата, что я обязуюсь по окончании училища стать офицером — в советские времена это была необходимая форма даже для ребёнка, который не осознаёт, что он подписывает. Я собирался стать военным. По крайней мере, согласно этому заявлению.
В училище нас готовили военными переводчиками по немецкому или английскому языку, но при этом заботились и о других сторонах образования: преподавали правила хорошего поведения, обучали танцам. Тогда я до самозабвения увлекался боксом. У меня был великолепный тренер — четырёхкратный чемпион Союза Виталий Беляев. Первый раз в Ленинграде я побывал как раз на спартакиаде Суворовских и Нахимовских училищ в 1966 году, на которой занял третье место в своей категории. Судя по моей разрядной книжке, я был призёром многих турниров, в том числе первенства Вооружённых сил среди юношей. К восемнадцати годам я провёл двадцать с лишним боёв и имел уже первый мужской разряд. У меня сохранились грамоты с автографом Валерия Попенченко — легендарного боксёра, который был чемпионом олимпиады в Токио. В те времена, как и любому парню, мне было очень важно стать сильным и выносливым.
Но к выпускным классам тяга к музыке перебила все мои прошлые увлечения: я действительно следовал той программе, которая втемяшилась в мою детскую голову. Она сработала и сработала на сто процентов. Уже на втором курсе училища я занялся игрой на баяне.
В конце обучения выпускников по одному вызывали на индивидуальное собеседование к генералу, начальнику училища, где в присутствии офицеров-воспитателей каждого из нас спрашивали, в каком вузе он хочет учиться дальше. Все суворовцы направлялись в высшие военные заведения без экзаменов, чтобы после четырёх лет обучения стать лейтенантами. Те, кто заканчивали с отличием, попадали в академии — это фантастическая карьера. Учился я хорошо — иначе сыну учителей и нельзя было. Но когда мне задали этот вопрос, я ответил: «Товарищ генерал, прошу направить меня в солдаты» — то есть, на гражданку. К такому ответу не был готов никто. Вечером командир взвода вызвал к себе и давай ругать: «Какая музыка? Ты посмотри на свои кулаки, ими же морды только бить! Что ты делаешь, куда хочешь идти?!»
Этот мощный психологический напор выдержать было невозможно, всё-таки у меня многое было связано с этими людьми: в летних лагерях мы все вместе жили в суровейших условиях, изучали тактику ведения боя, ползали по полям на стрельбищах. Я сдался и попросил направить меня в Омск в Высшее общевойсковое дважды краснознамённое училище имени М. В. Фрунзе. Омск в этом смысле — это самая дыра для суворовцев, потому что всех нас направляли в Ленинград, Москву — центральные хорошие училища. Но я счёл, что из Омска уволиться будет легче. Я планировал заниматься музыкой и только музыкой: заработал денег перед началом учёбы, купил инструмент и приехал в Омск уже с баяном. Окончив первый курс, я написал рапорт с просьбой разрешить мне параллельно заниматься в Омском музыкальном училище. Себе же я поставил такую цель: если поступаю туда, бросаю военную службу. А не поступаю — значит, не судьба, стану офицером.
Помню свой первый в жизни музыкальный диктант: необходимо было, не глядя на клавиши, полагаясь только на слух, сделать нотную запись играющей мелодии — это один из основных и очень трудных экзаменов, люди учатся этому годы, а я сдавал его, не окончив музыкальной школы. Как только меня приняли на вечернее отделение, я написал рапорт об уходе «по собственному желанию». Потом перевёлся из Омска к себе на родину в Курганское музыкальное училище, которое окончил в 1973 году с отличием. Мой преподаватель, заслуженный артист России Владимир Токман дал мне совет поступать в филиал московского института имени Гнесиных в Уфе. У меня была мечта стать музыкантом-исполнителем, лауреатом международного конкурса, играть концерты. Но по жизненным обстоятельствам мне пришлось перевестись на заочное отделение и переехать в Челябинск-45, где я преподавал в детской музыкальной школе, а потом и в музыкальном училище. Этот городок был построен для Курчатова и его команды, туда можно было въехать только по специальным пропускам. В смысле уровня жизни, зарплат, разнообразия продуктов там был настоящий коммунизм. Правда, век у людей, работающих на этих заводах, короткий. Махонький городок — и какое-то необозримо огромное кладбище вокруг.
Два раза в год я давал в городе сольные концерты: несколько программ по два отделения. Моим инструментом был готово-выборный баян, у которого левая клавиатура может переключаться между двумя режимами — готовым (когда при нажатии кнопки звучит аккорд) и выборным (при нажатии кнопки звучит одна нота). Не каждый окончивший консерваторию музыкант тогда играл концерты: выступать на сцене всё-таки очень трудно, ведь играешь наизусть, не по нотам. Ошибаться или останавливаться нельзя, должна быть очень серьёзная подготовка и выдержка.
С 1979 года, перебравшись в «большой» Челябинск, я работал преподавателем в Институте культуры на кафедре народных инструментов, кафедре оркестрового дирижирования и кафедре народного хорового пения. Преподавал специальный инструмент баян и читал курс инструментоведения. В принципе, как преподаватель я прошёл все стадии работы: с детьми, с подростками и со взрослыми студентами — этот опыт я получил сполна. К 1980 году у меня сформировались другие взгляды на музыку. Будучи преподавателем Челябинского института культуры, я получил возможность стажироваться в Ленинграде в Музее музыкальных инструментов, который в те времена располагался на Исаакиевской площади, 5. Сейчас там Российский институт истории искусств, а тогда здание занимал научный филиал Ленинградского государственного института театра, музыки и кинематографии, учебный корпус которого стоял на Моховой. Музей был источниковой базой для сектора инструментоведения. Общение с инструментами, со специалистами, которые там работали, поставило точку на моём исполнительстве. Я оставил баян и отдался изучению истории музыкальных инструментов.
В 1983 году, когда мне было 35 лет, я переехал в Ленинград на постоянное место жительства. На работу в музей мне устроиться было невозможно, потому что в те времена в Москве и Ленинграде для этого нужна была прописка. Я стал «лимитчиком», поступил на работу воспитателем в общежитие ПТУ № 15, которое готовило ребят для работы на заводе по изготовлению судов. Пожив два года в общежитии на Бумажной улице, я получил постоянную прописку, и у меня появилась комната в коммуналке на улице Мясной, угол с улицей имени Римского-Корсакова. Это был уже мой второй адрес постоянного жителя в Ленинграде.
На должность музейного сотрудника я пришёл в тяжелые для музея времена: из ЛГИТМиК в декабре 1984 года его перевели в Музей театрального и музыкального искусства. Как музейщик я прошёл огонь и воду: мне нужно было совершить переезд с Исаакиевской, 5 в Шереметевский дворец, переписать полностью инвентарные книги на более чем 3 000 инструментов, создавать новые экспозиции.
Ещё с детства я решил, что если пойду по музыкальной стезе, то в музыке буду иметь много профессий. И намерение своё осуществил: исполнитель, реставратор, инструментовед, музеевед, организатор выставок, музейный хранитель — вот профессии, которыми я овладел.
Сейчас я ведущий научный сотрудник и хранитель коллекции. Мною опубликовано свыше ста пятидесяти научных работ источниковедческого характера, так или иначе связанных с музеем. Я участник многих международных конференций, не раз бывал за рубежом, получал гранты. В одном только Метрополитен-музее я провёл месяцев пять, но все мои поездки в Европу были связаны только с инструментоведением.
На протяжении двух лет я осваивал ремесло изготовления музыкальных инструментов — я считал, что это позволит мне быть в профессии, зарабатывать на хлеб и иметь возможность ходить по библиотекам, публиковаться, ездить на конференции — иными словами, заниматься музыкальной наукой. Поэтому я пошёл работать на завод музыкальных инструментов, где изготавливал фаготы. Это очень сложный инструмент: на первую партию из шести инструментов я затратил почти полгода. Для того чтобы делать фаготы, надо работать с металлом и деревом. Поэтому перечень моих профессий можно продолжить: кузнец, токарь, ювелир, химик (ведь нужно разбираться в сплавах). Я могу делать многие музыкальные инструменты от начала до конца. Сейчас у меня в мастерской лежат гусли, корпус которых выдолблен из лиственничной балки Шереметевского дворца. Когда эту лиственницу срубили, ей было не менее двухсот лет, потом она пролежала здесь ещё полтора века, то есть возраст древесины насчитывает триста пятьдесят лет. Это аромат времён. Я много и с удовольствием работаю с деревом: вырезаю миниатюры, делаю блокфлейты — в мастерской есть специальный токарный станок.
Кроме музейной работы я занимаюсь скомороховедением и древнерусскими инструментами, которые существуют в очень ограниченном количестве в виде археологических находок. На них нельзя играть, но можно воспользоваться подлинником как основой и попробовать создать копию. Войти в традицию посредством копии. Один из моих предшественников на посту хранителя Музея музыки Николай Фёдорович Финдейзен ввёл термин «музыкальная археология», подразумевая под ним изучение ушедших инструментов и происходивших с ними метаморфоз. Как правило, находки эти поставляет Новгород, в меньшей степени Псков и Старая Ладога — там есть уникальные слои, консервирующие древесину. Мы знаем множество предметов из кожи, металлов, стекла, глины, которые находятся при раскопках, но наиболее популярный материал, из которого в основном делалась утварь — древесина, — всегда ускользает. И только новгородская земля сохранила его. Там культурный слой, насчитывающий порядка десяти метров, наполнен влагой, которая медленно сочится, уходя в Ильмень, в Волхов. Вода консервирует древесину, не позволяя развиваться губительным для неё микробам и грибкам. Кто-то строгал палочку в XIV веке, стружка упала, а в XXI веке я её поднимаю — она осталась без изменений.
Любая коллекция — это оригинальнаяи и самодостаточная система знаний. Владея этой системой, ты можешь строить картину мироздания. Я держал в руках инструменты, возраст которых измеряется тысячами лет: лира — 2500 лет, дудка — 2000 лет. Почти все мои публикации — об инструментах, которые я храню. Одни из последних: «Виолончель Николая Второго: история и бытование», «Коллекция музыкальных инструментов Александра Третьего: История и бытование». И подчинены они одному: составлению научного каталога всей Коллекции.
Слова Владимира Кошелева записала Наталия Иванова
