Дома никого нет — сестра на работе в военкомате, мама болеет. И вдруг по радио говорят: «Началась Великая Отечественная война советского народа против немецко-фашистских захватчиков». Я открываю окна почему-то. Ребёнок. Сколько лет мне было? Десять? Одиннадцать? И кричу, кричу в окно.
Школа сначала закрылась, но потом снова начала работать, и мы всю блокаду учились. Мою племянницу не с кем было оставить дома. Что делать? Ходила со мной в школу, сидела под партой. Педагог всё видела, но молчала, ничего не спрашивала. Как удобно, так и делали.
И базары были, конечно. Военные приносили большие буханки хлеба, на три части делили их и обменивали на табак. Меня знали, потому что в военкомате, где сестра работала, папиросы давали. Я меняла у солдат папиросы на хлеб, так что периодически приносила домой еду. Мама в годы войны умерла, брат на фронте погиб. Я одна осталась. Только сестра меня приглашала в столовую военкомата покушать — это и спасло.
Детьми мы работали, помогали как могли. Всю блокаду я пела в детской концертной бригаде. Был кинотеатр «Рекорд» на Садовой улице, оттуда нас всех забирали и возили по госпиталям. Мы давали концерты для раненых, от палаты к палате. В этих госпиталях страшно было... Лежит солдатик, голова вся перевязана. Мы придём — «Здравствуйте!» — споём, поможем чем-то, посуду помоем.
После школы я пошла работать в конструкторское бюро военно-воздушной академии чертёжницей-копировщицей. Участвовала в самодеятельности, и мне сказали: «Тебе надо в цирк». Никакого отношения к цирку в семье никто не имел. Но я сдала экзамены, и меня выбрали.
В конно-спортивной студии нас заставляли ухаживать за лошадьми. Мы по очереди устраивали дежурства. На гастроли приехал Вяткин. Он тоже был беспризорником, и мы с ним познакомились. Борис как-то уцепился за цирк, новые программы делал. Все обожали Манюню — половину собак в Ленинграде звали Манюнями, вы знали? Славу не делают, она как-то сама приходит. Трюки все придумывал сам муж.
Манюня устроилась начальником охраны. Выходила на манеж в тулупчике, с берданкой на плече, важно обнюхивала замки на домике-складе — проверяла их. Забиралась в домик. Следом за ней ныряли ещё пять собак. Потом по очереди выбегали из домика, неся в зубах окорока, палки колбас. Последней бежала Манюня с гирляндой сосисок. Клоун пояснял, что Манюнька пристроила на работу всех своих родственников. А принял их на работу директор. Тут из-за форганга появлялся важный осёл в шляпе, которому ковёрный говорил: «Шляпа ты, а не директор», — и шлепком прогонял его с манежа. Сценка, разоблачавшая хапуг, была злободневна и всегда имела успех.
У нас одно экзотическое место — цирк. Жили в общежитии наверху. Там и Борька родился. Потом и он стал работать в цирке, но кроме того — ГИТИС окончил и сдал экзамены в нашу театральную академию, заочно стал заниматься там. Сын выступал с очень тяжёлым весом.
В то время в мире началась мода на культуризм, в нашей стране, правда, не очень восприняли, но Боре нравилось, ему потом попало по комсомольской линии. Когда в цирке не выступали, то халтурили по концертам с номером. Муж мог работать с любыми партнёрами. В Индии были, где-то даже есть автограф Раджа Капура. Цирк всегда был набит людьми, они искали поддержку. Везде концерты, везде работа, только в ней и находили себя.
À PROPOS
Грим и костюм, прославившие клоуна Бориса Вяткина, — тросточка и котелок — заимствованы из образа «бродяги», изобретённого выдающимся британским комиком и звездой Голливуда Чарльзом Спенсером Чаплиным. Растиражированные в немых и звуковых фильмах Чарли Чаплина, эти аксессуары сразу вызывали в цирке смех — так кинематограф возвращает цирковому искусству «долги». А в «Укротительнице тигров» Борис Вяткин замечательно исполнил роль клоуна с собачками.
